Он сел на кровати, протер глаза, опустил ноги на пол и потянулся рукой за очками.
— Извини, — сказала она. — Не хотела тебя будить.
— Слушай, пойдем, сходим в магазин, купим чего-нибудь сладенького, — предложил он. — Мороженого или пирога. — Обуваясь, он оглядывался в поисках пальто. — Я все еще есть хочу.
Она тоже надела пальто, прямо на хлопковую блузку, и они неторопливо пошли по вечерней улице в супермаркет, где все огни слились в одно яркое пятно. На тротуаре валялись обертки от конфет, разный мусор, но никто не обращал на это внимания — все привыкли. Внутри магазина голубовато-белый флуоресцентный свет освещал полки с банками и бутылками. Набросав в тележку всяких мелочей: пива, банку маринованных огурцов, пачку маргарина, пучок салата-латука и ягодный пирог, Вирджиния и Роджер встали в очередь в кассу. По пути домой Роджер остановился у края тротуара и огляделся.
— Это вон там радио чинят? — спросил он.
— Да, — сказала она.
Мастерская была закрыта на ночь, неоновая вывеска не горела. В витрине виднелись образцы настольных радиоприемников, подсвеченные сзади выстроенными в ряд лампочками. Подняв сумку с покупками, Роджер сошел с тротуара и перешел улицу по направлению к витрине. Она последовала за ним.
— Интересно, сколько он в это вложил, — заинтересовался Роджер.
— Вряд ли у него тут большие запасы — несколько приемничков да радиолампы.
Роджер поднес руку к стеклу и стал всматриваться внутрь, за витрину, в глубь мастерской, где стояли полки и аппаратура.
— Думаешь, он сам все чинит?
— Ну да, — сказала она. — Тут, кроме него, никого нет.
— Приемники на пару сотен баксов, — стал подсчитывать он. — Бэушная аппаратура. Испытатель радиоламп. Запчасти. Что еще? Касса, наверное. Вот и все.
— Еще аренда, — напомнила Вирджиния.
— Скорее всего, он живет в задней части дома. — Отвернувшись от окна, Роджер пошел дальше. — Наверняка он открыл свою лавочку меньше, чем за три тысячи долларов.
— Не думаю, что он много зарабатывает, — сказала Вирджиния. Ей мастерская не понравилась, уж слишком пусто тут было. Как-то очень скромно и мрачно. Ей трудно было представить себя в таком заведении. — Ты думаешь, такая лавочка может долго продержаться? Да к нему никто не ходит, поэтому он и дерет втридорога. Его хватит на месяц-другой, не больше. И то, что вложил, он, скорее всего, потеряет.
— Сейчас продавать нечего, — сказал Роджер.
— Ну да, — согласилась она, — у него только эти приемники.
— Но потом, — продолжал он, — через пару лет, он будет продавать телевизоры.
— Если не разорится к тому времени.
Он не ответил. Она подождала и спросила:
— Так ты про такую мастерскую говорил? Я думала, у тебя в планах что-нибудь посолиднее, как те магазины в центре города.
Она представила себе уютные универмаги с коврами, продавцами, отраженным светом. С эскалаторами и жужжанием кондиционеров. Она всегда любила бродить по большим центральным универмагам, любила запах тканей, кожи, ювелирных изделий, надушенных продавщиц в черном, с цветами.
— Господи, — выдохнул он, — чтобы открыть универмаг, нужен миллион долларов.
— Я просто хотела сказать…
Вирджиния не знала, что хотела сказать.
— Я говорю о том, что в наших силах, — пояснил Роджер. — Можно было бы купить такой магазинчик. Всю работу по ремонту я смогу делать сам, не нужно платить кому-то зарплату — ну вот, как он работает.
— У нас всего тысяча двести долларов.
— Ну и нормально.
— Внутри там ужасно, — не успокаивалась она. — Ты не заходил туда, а я там была. Дыра какая-то убогая — как у какого-нибудь чистильщика обуви. Просто мелкая лавчонка.
Он кивнул, соглашаясь с ней.
— А что бы ты сделал? — спросила она. — Почему у тебя было бы по-другому?
Хозяин мастерской, наверное, представлял себе симпатичный магазинчик, думала она. Но чтобы сделать его таким, не хватило средств.
— Он теперь небось жалеет, что начал это дело, — сказала она вслух.
Хотя на самом деле хозяин производил впечатление человека, вполне довольного своей унылой конурой. Но ведь он был на вид таким бледным, угодливым — душа приказчика, рабочий муравей, мурлыкает что-то себе под нос, улыбается посетителям. Какая жалкая жизнь!
— Тебе не это нужно, — продолжала Вирджиния. — Тебе нужно что-то большее. Я знаю, что таким ты вряд ли бы удовольствовался. Если хочешь, чтобы у тебя был свой магазинчик, это должно быть что-то изысканное. Красивое… — Она вспомнила современный магазин одежды в центре Пасадены[13], в который она захаживала: привлекательный, стильный фасад, цветы в канавке вдоль всей витрины. — Ты ведь хочешь гордиться своим магазином, правда? Он ведь будет не только для того, чтобы просто зарабатывать деньги, — должно быть что-то еще.
Роджер, шедший рядом с ней, промолчал.
— Если бы речь шла обо мне, — сказала она, — я бы предпочла работать в каком-нибудь приличном магазине, чем владеть такой лавчонкой.
После этого никто из них не сказал ни слова. Оставшуюся часть пути до дома они прошли молча.
Позже, разогревая в печи пирог, она сказала как бы между прочим:
— Посмотрим, может, мои смогут помочь.
Конечно же, Вирджиния имела в виду свою мать. Ценные бумаги и рента первоначально принадлежали ее отцу. Поэтому как бы подразумевалось, что ими владеет не столько мать, сколько семья. И в каком-то смысле она тоже имела на них право. Их точную стоимость она не знала, но помнила, что она составляла не меньше двадцать тысяч долларов. Достаточная сумма для того, чтобы теперь, когда кончилась война, ее мать призадумалась о поездке в Европу. Мать писала ей о разных планах путешествий, в том числе и о посещении Западного побережья. Она постоянно подумывала о том, чтобы поехать в Африку.
— Над чем это ты хихикаешь? — спросил Роджер, заглядывая на кухню.
— Прости.
Она и не заметила, что рассмеялась, представив себе, как Мэрион в болотных сапогах и панаме, сжимая в руках дробовик, топает по вельду. Ее невозмутимая, практичная мать, уроженка Новой Англии… Бог мой, подумала она. И вспомнила, как выглядела Мэрион, когда вернулась из отпуска, проведенного в Мексике: огромные лакированные сандалии на ногах, темно-красные брюки с золотым галуном, слишком тесные ей, кружевная шаль и мундштук ручной резьбы, длинный, как линейка. Тогда Вирджиния сказала ей, что она похожа на президента Рузвельта, и тогда, по крайней мере, исчез мундштук. Но потом мать несколько месяцев подряд работала в саду в своем мексиканском облачении, пока не порвались темно-красные брюки. Необычные сандалии, по ее словам, защищали ноги от грязи.
Под окном кухни соседка снимала белье с веревок, протянутых над лужайкой. Рядом носилась туда-сюда собака. Соседке было за тридцать, она была полненькая, волосы у нее были убраны под сетку, и Вирджиния подумала: «Выглядит, как официантка. В придорожном кафе. Где-нибудь между… между Аризоной и Арканзасом». Соседка вдруг визгливо закричала на собаку, отгоняя ее от корзины с бельем, — голос у нее был пронзительным, как труба.
«Боже, — подумала Вирджиния. — Неужели и я так ору? И выгляжу так?»
Она машинально вытерла руки и, поднеся их к волосам, поправила прическу. В это время она стриглась коротко из-за станков, на которых работала. Для безопасности. И повязывала голову красной хлопковой косынкой.
Роджер снова растянулся на диване в гостиной, положив ноги на валик. «Нельзя допустить, чтобы у него была такая захудалая лавка, — подумала она. — Даже если он хочет».
Нужно что-нибудь получше.
Когда они доели пирог, Роджер сказал:
— Увидимся позже. — Он достал часы. — Захочешь спать — ложись. Пойду, пройдусь до угла.
— Посидел бы лучше дома, — попыталась удержать его она.
— Я совсем ненадолго, — ответил он.
Он смотрел на нее спокойно и уверенно, с лукавыми искорками в глазах. Ее всегда раздражало в нем это лукавство.
— А то поговорили бы, — сделала она еще попытку.
Роджер стоял в дверях, засунув руки в карманы, склонив голову набок. И ждал, демонстрируя бесконечное терпение, не вступая с ней в спор, просто стоял, и все. «Как зверек, — подумала она. — Косное, безмолвное, полное решимости существо, знающее, что оно получит то, что ему нужно — стоит только подождать».
— Пока, — сказал он, открывая дверь в коридор.
— Ладно, — ответила Вирджиния.
В конце концов, она к этому привыкла.
— У меня созревают кое-какие планы, — объяснил он ей. — Потом расскажу, когда в голове все более или менее уложится.
И ушел, загадочный и хитроумный. Дверь за ним закрылась, и Вирджиния подумала: «Что на этот раз?» Она вернулась на кухню, в которой старалась всегда поддерживать чистоту и порядок, и принялась мыть посуду.
