— Пошла вон, стерва маленькая! — завопил в ответ мой благоверный и швырнул в мою дочь стулом. — Ольга, убери эту дрянь, пока я ее не пришиб!
Дочь побелела от ярости, подлетела к моему мужу и пнула его под коленку. Валерий свирепо отшвырнул ее. Она ударилась о стену, дико завопила...
Знакомые сцены. Вариации на тему моего детства. Ведь это было уже, было ведь! Вот схлопотала себе! А моя Людка! Это полный облом!..
Что ж, и ей то же самое, по наследству, так? Нет, нет и нет! Я об этом позаботилась сразу, с самого начала. Мой отец имел право, он был родной. А у Людмилы не будет такой жизни, никогда! Нынешние неприятности — временные, с этим я справлюсь. Не родной всегда неродной, его можно, в случае чего, и на место поставить. Ему ли качать права в моем доме? Да я тут же осажу его!
Так чего я терплю, с какой стати? Он тут возникает, а я? Неужели этот сильный и в чем-то ласковый самодур уже успел войти в мой быт и «пустить корни», как призрак коммунизма в Европе?
Да, дети его бесят, как, впрочем, всякого мужчину. Возможно, он любит их, но умозрительно, издали. Он их не понимает. У него же их никогда не было по-настоящему. То есть, были, но так, отвлеченно как-то...
Это просто кошмар. Ни дня без драки. Моя дочь — как озверевший партизанский отряд, мой муж — как разъяренная профессиональная армия (не даром офицерский сын, чувствуется школа). Шли бои, то на ближней передовой, то в тылу. Тыл и передовая перемещались. Взвивались гранаты консервированной тушенки. Армия топтала распростертых на полу партизан. Потом следовало временное перемирие, и снова — бои...
После очередного перемирия наша семья шла через парк за пивом — армии требовалось «отмокнуть». Мой песик привычно подбежал к ларьку и занял очередь.
— А, смотри-ка, эй, вот и Ушарый прибежал, — узнали его алкаши. Так они прозвали нашего Рокки за нервные уши. Уши у него всегда в движении: то торчком, то в стороны, то прижмутся к затылку, то молитвенно сложатся, прямо ушной балет какой-то.
Рокки приветливо вильнул хвостом, «подмигнул» ушами. Но тут его уши повернулись в сторону магазина и насторожились. Очередь оглянулась. Оттуда, с торца, к ларьку двигался помятый мужчина, походкой и всем обликом — вылитый президент, только в алкогольном варианте.
— А вон и Горбачев прется! — узнали приятеля алкаши. Нашему щенку он не понравился. Зарычал.
— Ну, ты смотри! — сказал мой Валера, кивнув на «Горбачева». — Ведь похож, а?
Очередь вдруг возмутилась:
— Горбач, сука, куда прешь, скотина? Встань за собакой! Двойник президента попытался сунуть свою банку вперед всех.
Подошел мой благоверный, хохотнул и сказал:
— Видел я в метро двойника Лужкова, газетами он торговал. Паршивый такой, неопохмеленный, воняло от него как от помойки.
Моя дочь почесала бровь и глубокомысленно сказал:
— Много похожих людей, если приглядеться.
Я заметила, что она сильно осунулась и побледнела. От этого особенно выделялись на узком лице темные изогнутые вверх брови, а серые глаза казались огромными и яркими от синевы под ними. Малого роста, она смахивала на первоклашку. Какой-то молодой алкаш засмотрелся на нее, она отвернулась и спряталась за мою спину.
Ну и устроила я приключеньице. Жили себе и жили, да вот вздумалось мне замуж выйти. И получила. Наш уютный девичий быт взорван. Нам навязывают другой стиль жизни, с бессонными ночами, когда является, словно Каменный гость, ошалевший от пьянки муж, вытряхивает нас из постелей и устраивает нам «фейерверк»...
Что получилось? У всех нас сдают нервы, все перегрызлись. Дочь пропускает школу. Муж кричит: «Сдай ее в детский дом!» Я кричу: «Всех вас сдам в детский дом, доконали, сволочи!» Дочь получает пинки то от мужа, то от меня. У нее — нервные срывы, ночные страхи.
Зато у нас бывают праздники, когда Валера приносит с базара всякую вкуснятину и мы роскошно пируем, объедаясь до расстройства желудков...
Ну, пьет, что ж теперь, кричать что ли? Все пьют. У нас на Руси так принято, похмелье в крови у наших мужчин.
Людмилу вот жалко, мучается. Но тетя Зина заберет ее к себе в Тверь. Это — единственное спасенье...
Валера закрутил крышку на канистре с пивом, и мы двинулись обратно. «Горбачев» уже валялся между газоном и помойкой, об него терлась бесхозная кошка. Рядом аккуратно стояла консервная банка с остатками разбавленной пивом водки.
— Это Райка, — кивнул на кошку Валера. — Ишь как об Мишку трется, стерва.
Мы возвращались через парк мимо Троицкого храма — он был все еще в строительных «лесах». Сегодня службы не было. Мужчины в спецовках размешивали цемент и таскали кирпичи. Мы проходили мимо того места, где Валерий впервые назвал меня Княжной Великой. Я вспомнила, какой это был прекрасный день, потрясающе пахло листьями и травой, удивительно легко дышалось! Люблю лето! Это было вскоре после нашего знакомства, давно, давно… Такой был чудный день… Мы, помню, бродили и болтали до вечера, а потом я пригласила Валерия домой на чашечку кофе. Валера удивил меня причудливым мышлением, он нафантазировал и наговорил мне столько, что голова пошла кругом. Он оказался совсем не таким, каким я знала его раньше, в деловой обстановке. Обычно молчаливый, в тот день он журчал как ручей.
Дома я приготовила кофе по-турецки и сварганила яблочный пирог. Он испекся на удивление быстро и удачно. Мне было ужасно приятно, что Валера уплетал его и хвалил мою хозяйственность и кулинарный талант. Был День Поминовения Усопших, и мы помянули коньяком покойную родню и друзей. Я заговорила про отца. Валера заинтересовался и попросил сборник его стихов. Был уже глубокий вечер. Комната, где был книжный шкаф, с утра еще оставалась зашторена. Я вошла в темноту, потянулась к выключателю. И вдруг почувствовала, что там в глубине кто-то есть. Действительно, в ту же минуту я увидела ЭТО в конце комнаты. У окна, спиной ко мне, стоял покойный отец. Он был виден так отчетливо, словно на него наведен прожектор. Он глядел в окно сквозь опущенные шторы.
У меня дыханье перехватило от ужаса. Я прямо глаза вытаращила! И тут же зажмурилась. Когда вновь глянула, призрака не оказалось, но зато заскрипел паркет, будто кто-то прошел рядом, скрипнул стул, меня обдало холодом!..
Я с криком вылетела из комнаты и бросилась к Валере. Он долго не мог успокоить меня. Вместе мы обошли квартиру, везде зажгли свет. Ничего потустороннего на сей раз не обнаружили. Но я боялась оставаться одна. Было уже за полночь. До утра мы просидели на кухне и проговорили, выпили много кофе. Спать не хотелось. Я вдруг подумала, что тень отца явилась специально, чтобы нас сосватать.
К Гамлету являлась тень его отца. А мой, оказывается, тоже не лыком шит. Может, они там сговорились, в ином мире, и теперь вот являются?
Я почувствовала гордость за своего отца. Вот ведь неугомонный!
Тогда было лето, а сейчас бесконечная зима-зима-зима... Все хорошее, наверно, всегда бывает летом, и все необычное тоже...
Мой песик словно яркий мохнатый мяч подпрыгивал на снегу, буро-рыже-желтый с белым от снега носом и пушистым упругим хвостом. Вдруг он взмахнул крылатыми ушами и помчался наперерез массивной кавказской овчарке. Та встрепенулась, но хозяин быстро взял ее на поводок. Люда бросилась за Рокки с отчаянным криком. Встревоженный Валера рванул следом за ней, выкрикивая:
— Люда, стой, не подходи! Кавказцы агрессивны, срываются с повода!
Он поймал Рокки за ошейник и пристегнул карабин.
Я почему-то перевела взгляд на храм. И ойкнула от неожиданности! Троицкий храм, без «лесов» и без рабочих, огромный и мраморно-белый с розовыми и голубыми бликами, высился над заснеженным парком, освещая его, словно тремя солнцами, золотыми куполами...
Я замахала руками Валере и Люде, кивая на храм. Но они не заметили — шли, увлеченно разговаривая, смотрели на Рокки, бежавшего рядом на поводке. Отец, дочь и любимый щенок, дружная семья, душа в душу...
Я снова глянула на храм. Он был в строительных «лесах», небеленый, без куполов, и рабочие в спецовках что-то делали сбоку.
Я не знала, померещилось ли мне от слишком яркого солнца и снега или то было «видение», как пишут в Библии, только стало легко на душе и подумалось, что вот уже и февраль проходит, скоро будет лето...
ХII Праздник снежных ведьм
Оранжевые пятна зноя и распаренного тела, зеленые пятна травы, бурые, с острым запахом — это земля, грядки, которые мы с тетей Зиной перекапываем, пятна боли в спине и плечах темные — это темнеет в глазах, когда разгибаюсь. Под лопатой дерутся из-за червяков петухи. Того гляди рубанешь, покалечишь какого-нибудь, надо быть осторожней...
Как мешают работать, черти...
Бегают стаей куда ни пойди, а ведь сытые же, сытые! По ведру каши сжирают, заразы, толстые, что поросята, и через каждый час толпой врываются на веранду и орут, жрать просят. Потом дрыхнут под яблонями кверху брюхами. Потом дерутся как бешеные, клюют и топчут друг друга, носятся, нас с ног сшибают, (может, они бойцовые?) Иногда вдруг налетают на нас и клюют куда попало...
