Из-за них в огороде ничего не растет, все затоптали, твари...
Красивые белоснежные твари, ну и вымахали же, вот те и цыпы...
Черти, опять Федю топчут. Может, он — курица? Не похож. Наверно, нечто среднее, промежуточный вариант, какой-то курпетух. В природе все может быть...
Устали, разлеглись на пнях, на самом солнцепеке, крылья пышные развесили, распушились, не петухи — а хризантемы, ну красотища! Жарьтесь, цыпы, жарьтесь, ну разнежились, красавчики...
В тенечке под забором блаженствует Рокки на спине кверху лапами, голову откинул, пасть зубастая разинута, язык — на бок, смешной такой! По его мохнатому пузу ползет пчела. А он и не чует. Лишь дергает ухом во сне. Наш «Ушарый». Он уже не «ушарый». Он превратился в большущего красивого пса золотисто-бурого окраса, с аккуратными ушами пирамидкой в черной окантовке. Глаза у него выразительные и какие-то волчьи, пугающие чужих.
Под кустами малины дремлет холеный, рыже-белый Алтын, такой переливчато-нежный цветом на фоне вскопанной земли, словно завиток крема на куске торта.
Наши звери отдыхают, у них сиеста.
А вон Валера с Людой идут, с речки возвращаются, мокрые, полотенцами размахивают. С ними еще девочка. Людина подружка. Наперегонки побежали к калитке девчонки, плюхнулись в гамак...
Валера мучается. Сегодня надо рубить петухов. «Ладно, наймем мужика за поллитру», — говорила я еще утром. Хмурился: «А я уже не мужик?» «Да успокойся». «Нет уж, водку выпьем сами». «Сам же говорил, что я делаю из тебя убийцу. Что твоя карма разрушится. Ладно, водку выпьем, а петухов, ну бог с ними, отдадим кому-нибудь». «Что? Чтобы я оставил своих женщин голодными? А ну лови петуха! Где топор?» «Топор нужно еще наточить. Сходи пока на речку, а потом уж займемся. Отдохни»...
Не буду я есть этих петухов. Свежеубиенных. Почти живых. Как же их потрошить? Я всегда покупала готовых, безголовых, в целлофан упакованных. Трупики в целлофане. В стадии полураспада.
Я вспомнила, как мы с Валерой лечили Федю. Этот цыпленок дважды пытался сдохнуть. Мы прогревали его рефлектором, отпаивали теплым молоком с медом, пеленали в мохеровый шарф. А везли мы цыплят из Москвы сюда на служебном «мерседесе». Они сидели в большом ящике с травой и поглядывали в дырки, вернее, в хорошие такие отверстия в боковых стенках. Потом они расхулиганились и принялись выталкивать траву через эти отверстия... Мы привели в недоумение всех соседей — они считали, что на такой машине из Москвы может быть привезен только ящик деликатесов, или что-нибудь еще в этом духе, но уж никак не цыплята.
—Поймала?
—Нет... Разбежались, гады.
—Ничего не можешь. Какого ловить?
—Вон, слева! Да нет, вон того, того, с пятном на башке, Мишку! Держи!
—Загоняй с кустов! Хватай!
—Где? Ай, на вишню залетел!
—Тьфу, черт! Хватай его!
—Это же Федя! Я его соседке обещала на племя. Ты большого лови, жирного. Мишку. Или вон того, Борьку.
—Ой, девочки, у нас петуха рубят, идите скорей смотреть! — кричит за калиткой Люда.
Но подруги не идут. У них почти каждый день кого-то рубят. «Тоже, событие, как же». Деревенские подружки заняты своими играми.
Все это было уже потом, в конце лета. А сначала была весна. Все ждали чего-то: мора, голода, и других напастей. Запасали соль, крупу и спички. Покупали живых цыплят. Особенно старались владельцы дач и садовых участков — ночами дежурили у рыночных ворот, согреваясь возле костров. Моя знакомая с боем взяла ящик птенцов, потом десяток удружила мне.
Мне попались, видимо, самые горластые и прожорливые, прямо живоглоты какие-то. Люда от восторга визжала и подпрыгивала. Еще оживленнее реагировали пес и кот — пришлось отбивать атаки и держать оборону, пока муж сооружал высокий вольер с железной решеткой для новых питомцев, с поилкой-кормилкой и подсветом. Когда птенцы переместились в новое жилище, кот мигом запрыгнул на решетку и просунул сквозь нее лапы. Большой, пушистый, он распластался, как меховой коврик, и загородил всю панораму. Пес от возмущения аж закряхтел, мордой сдвинул кота, просунул нос между железными прутьями и застрял. Еле вытащили.
Теперь вольер стал любимым семейным развлечением, нашим телевизором, театром и цирком сразу. Цыплят кормили наперебой все домочадцы, даже пес однажды сунул в решетку изжеванное домашнее растение. Чего только им не перепадало. В вольер летело все, вплоть до собачьего корма. На плите постоянно варились «цыплячьи» каши. Я, словно птичница на какой-то первобытной птицеферме, выбивалась из сил, то и дело меняя птенцам подстилки. Но все равно в квартире пахло зверинцем: пес и кот от возбуждения писали на вольер. А цыплята беспрерывно пищали.
— Сплошной птичий грай, — жаловался муж. — Зоопарк. Голова болит.
Птенцы росли. Крупные, толстые, с мощными лапами, они носились по вольеру, как футболисты по полю, и пытались затоптать друг дружку. У них шла борьба за лидерство и за лучшее место на шестке. Слабого и обиженного Федю мы кормили отдельно и пускали погулять по столу. У других цыплят тоже были имена. Самый вальяжный и спокойный — толстяк Философ. Он не дрался у кормушки, а ждал, пока все наедятся и отойдут. Тогда он слетал с шестка и не спеша пировал. С ним не связывались, не толкали почему-то. Было ощущение, что с ним считались. Из остальных наиболее проворным был Миша — в любой свалке он первым оказывался у кормушки, залезал в нее весь и растопыривал крылышки, чтобы другие не забрались. Пропускал только Борю. Вдвоем они заполняли собой все пространство и суматошно клевали, разрывая корм лапками и раскидывая по сторонам. Остальные птенцы топтались вокруг и второпях хапали все подряд, даже песок и опилки на дне вольера.
В конце апреля, в теплый солнечный день, мы взяли Федю на прогулку, пусть погреет крылышки, попасется на первой травке, авось окрепнет. Федя съежился, мелкие перышки взъерошились. Он растерянно топтался на месте и жался к ногам. Травка его не привлекала. В ней было что-то непривычное и тревожное. Мимо прошли двое мужчин. Федя глянул им вслед и повернул головку на бок, словно прислушивался к их разговору. Мужчина в кожанке говорил спутнику:
—Солнце ядовитое, глаза болят, жаль, нет противосолнечных очков.
—Не противосолнечных, а солнцезащитных, — проворчал Валера. — У нас военизированная страна.
—Ага, военный какой-то термин получился, — с недетской суровостью сказала Люда. — Бывают противолодочные снаряды, по-моему, и противоракетные установки, вроде, да?
—И противоугонные устройства, — прибавила я. — Но это уже не военное понятие, а полицейское.
Мы занялись игрой в слова и не заметили, как стала меняться погода. Налетел холодный ветер. По небу, словно танки, поползли тяжелые облака. Солнце стало плотное и бледное, будто подводная мина или больной водянкой цыпленок. И вдруг повалил снег. Обвальный ветер обрушился на нас. Мы сунули в карман Федю и бросились к подъезду. Лифт не работал, и мы долго поднимались пешком на свой последний этаж. Когда вошли в квартиру, за окнами уже все бурлило. Ветер с силой швырял снег в стекла. Оконные рамы выли, словно нечисть. Рокки пытался отодвинуть от окна вольер. Кот сладко спал на постели, свернувшись под покрывалом. Цыплята носились по вольеру, отнимая друг у друга засохшую кожуру от яблока.
—Нынче праздник снежных ведьм, — сказал Валера, глянув в окно, за которым бушевала буря.
—Внезапный какой-то праздник, — проворчала я.
—У ведьм всегда все внезапно и не по правилам, — сказал Валера.
—Поглядите, что с цыплятами! — закричала вдруг Люда. — Они сидели на шестке, как парламент, и только Федя нахохлился в углу. Потом вдруг все слетели и сели на Федю. Я согнала. Федя лежит. А они опять на него садятся кучей и давят...
—Вот так правительство давит интеллигенцию, — сказал Валера, заглядывая в вольер.
—Неуместная шутка, — сказала я. — Федя заболел.
—Будем лечить, — сказал Валера и вынул Федю. — Лекарство, прогревание, сон в тепле. Крепись, друг Федор.
Ночь была бессонной. Мы заворачивали цыпленка в шарфы, грели рефлектором, грелкой, носили с батареи в постель и обратно, с трудом разжимали его клювик и поили через пипетку молоком с желтком и медом. В конце-концов, когда нас сморило сном, Рокки утащил птенца на свою подстилку и зарыл в густой своей шкуре. Утром цыпленок пошел на поправку. А за окнами продолжалась круговерть. Стекла гудели, как колокола, рамы трещали. Снежные ведьмы что-то праздновали: может, одну из них выбирали в президенты, а может, у них был Новый год...
Я не буду рассказывать о том, как мы все перессорились, как чуть не погиб от чумки Рокки (Валера делал ему по восемь уколов в сутки, мы привязывали пса к батарее, а я садилась на него верхом, чтобы не сорвался), как лечили Алтына, как болела Люда, как умерла чета хомяков, как мучительно переживали мы тяжелые времена, Валера с трудом добывал деньги, у нас были нервные срывы, стрессы, бессонницы, а потом — ночные кошмары; как Валера кричал на меня: «Убийца, ты хочешь убить цыплят моими руками, ты растишь их на мясо, а они уже почти люди...»
