«Тебя нарочно отпустили, болван, – подумала Изабо. – Отпустили, чтобы ты помчался сюда и поднял весь этот переполох. А теперь, верно, ждут, что я, вне себя от горя, подниму крик, или, совсем как дура, помчусь рыдать над трупом любовника…»
– Но мне известно, чьих рук это дело! – продолжал, между тем, оруженосец. – На рукаве того, кто меня схватил, я заметил красный бургундский крест! А потом…
– Знаешь, так держи при себе, – холодно перебила королева. – Если ты прав, то этого убийцу не накажут, можешь мне поверить.
Оруженосец от удивления перестал дрожать.
– А король?! Это же его брат! Он же сам мирил их с Бургундцем1 Трёх дней не прошло… Неужели он не покарает?!
На это Изабо даже не стала отвечать. Страх постепенно вытеснялся в ней раздражением. Король… Полоумный дурак – вот кто ваш король! Кукла на верёвочках, которой управляет тот, кому эти верёвочки попадут в руки. Не так давно они были в руках Луи, а вот теперь… Теперь ей, пожалуй, надо всерьёз задуматься о своей безопасности, да и о дальнейшей жизни тоже…
Ребёнок в животе завозился, и пальцы на рукояти кинжала, непроизвольно стиснули его ещё сильнее.
Красивый клинок. Подарок герцога. Взамен он получил золотой медальон с её изображением и хвастался, что носит его, не снимая…
Королева повернулась к оруженосцу. Тот тихо плакал.
– Где сейчас герцог? – спросила она.
– Не знаю… Наверное, там же.., на улице Тампль…
Ох, как плохо!
– И ты посмел бросить своего господина?! – закричала Изабо.
Оруженосец упал на колени и отчаянно затряс головой.
– Нет, нет, я звал на помощь! Там вышли какие-то люди… Вместе мы вернулись, но всё уже было кончено, убийцы разбежались. Я оставил тех людей охранять убитых, а сам поспешил сюда…
Изабо еле сдержала рвущееся наружу раздражение. Оставил охранять! О, господи! Эти проходимцы, наверняка уже обшарили трупы и сняли с них всё ценное! Если конечно.., если «те люди» не торчали там нарочно…
Она передернула плечами, словно замёрзла. От движения пеньюар соскользнул. Изабо вскинула руки, поправляя его, и остро отточенный клинок сверкнул отраженным светом факела, горевшего в спальне.
Оруженосец невольно отшатнулся.
– Встаньте с колен, – ласково сказала королева, и губы её задрожали.
Пора, пора изображать безутешно горюющую. Если медальона на месте не будет, значит, и её конец не за горами…
Всем своим видом Изабо давала понять, что, наконец-то, осознала, какая беда на неё свалилась.
– Встаньте и возьмите этот кинжал. Теперь он ваш. Это очень ценная вещь, особенно потому, что принадлежала когда-то его светлости…
Голос королевы прервался. Она выронила клинок и прижала пальцы к глазам, как будто пыталась удержать рвущиеся наружу слёзы. Смущённый оруженосец благоговейно поднял кинжал, поцеловал его, а потом сунул за пазуху, к самому сердцу и прошептал:
– Я сделаю всё, что вы прикажете, ваше величество.
Изабо тут же вытерла едва увлажнившиеся глаза.
– Сейчас вы возьмёте людей из моей охраны и отправитесь назад. У герцога на груди должен быть медальон. Вы заберёте его и принесёте мне, сюда. Но, если медальона там не окажется.., – королева наклонилась к самому лицу, так и не вставшего с колен оруженосца, и глаза её недобро сверкнули. – Если медальона там не окажется, вы ведь найдёте его для меня, правда? Любой ценой найдёте, даже если придётся разыскать и перебить всех ТЕХ людей…
Оруженосец понимающе кивнул. Стараясь не смотреть на живот Изабо, он встал и боком попятился к двери.
– И ещё… Постарайтесь пока поменьше говорить о красных крестах, которые вам померещились, – проводил его голос королевы.
20 ноября, за три дня до убийства на улице Тампль, в ознаменование мира и согласия, которого требовали все принцы и сеньоры Франции, герцог Луи Орлеанский прибыл в Париж, чтобы протянуть руку дружбы своему давнему неприятелю – коротышке Жану, получившему после смерти отца титул герцога Бургундского. Кузены принародно обнимались, лобызались, обменивались драгоценностями и вместе приняли причастие.
Однако, показная дружба мало кого смогла обмануть, и, в первую очередь, королеву Изабо.
«Бургундский волк подобрался к самому горлу», – подумала она тогда готовая ко всяким неприятностям. Но даже в самых смелых своих предположениях ей и в голову не могло прийти, что уже через три дня произойдёт это наглое убийство!
А самое главное – зачем?!
Бургундец не мог не понимать, что на него, на первого, падёт подозрение. И, раз уж решился на этакое злодейство, то либо он совсем обезумел, либо тайком заручился у Парижской знати настолько мощной поддержкой, что совсем ничего боится. И выходит, что бояться отныне следует ей…
Сидя на краю размётанной постели, почти не замечая волнующееся в утробе дитя, королева перебирала в уме все тревожные и подозрительные знаки последних дней и последних часов, которые помогли бы ей определить круг заговорщиков.
«Луи никогда не уходил от меня ночью – думала она, – всегда ждал рассвета. Но сегодня за ним пришел Томас де Куртез – камердинер короля (!) – и сказал, что мой полоумный супруг срочно требует герцога к себе…
На первый взгляд, не так уж странно. Шарль любит выдергивать людей из постели, особенно, из моей. Но сегодня… Неужели он знал о покушении?!»
Королева сжала голову руками.
«Нет, не может быть! Во время приступов Шарль сам хватается за меч и разит всех, без разбора, как это было во время похода на Бретань. Он не стал бы посылать камердинера – явился бы лично, и душа Луи сейчас горела бы в аду вместе с моей. Но, когда разум короля светлеет, никто и ничто не принудит его к убийству из-за угла…
Значит, что? Значит, Бургундец подмял под себя ближнее окружение Шарля, и теперь те, кто управляет настроениями безумного короля, кормятся с его рук…»
Королеве стало жарко. Она подошла к узкой бойнице в стене, крестом прорезающей стену особняка, и жадно вдохнула отголоски холодного ночного воздуха
«Ох, Луи, Луи, с тобой последнее время было непросто, но теперь я осталась совсем одна… Очень скоро Бургундец добьётся прощения за твое убийство, и только Бог знает, что в таком случае, будет ожидать меня… Заточение? Изгнание?
Если король к убийству непричастен, то сейчас коротышка, скорей всего, в бегах. Но он обязательно вернётся! И, когда он вернётся, то станет здесь полновластным хозяином. Все будут искать с ним дружбы. И мне придется тоже…»
Королева безвольно привалилась к холодной стене.
«Господи, и за что только он меня так возненавидел? Что плохого я ему сделала? Я всегда была так мила, всегда тепло относилась к его отцу и братьям! Что же до политики… Боже мой, я всего-навсего любила Луи, поэтому и была на его стороне!»
Перед глазами Изабо вереницей протянулись обрывочные воспоминания о последних трёх днях. Вот Жан Бургундский выходит из-за спины короля, чтобы пожать руку Луи.., вот он наклоняется, чтобы поцеловать её.., вот смотрит – смотрит страшно и страстно… Вот протягивает руку вечером, на приёме, чтобы вести её на танец, и снова смотрит так, что холодеет спина…
Внезапно, в голове королевы мелькнула спасительная и очень приятная догадка: «А что если, Бургундец просто влюблён и ненавидит меня потому что ревнует?»
Она выхватила из кованного держателя на стене горящий факел и пошла с ним к противоположной стене, где стояло большое венецианское зеркало. «Я хороша, – сказала себе Изабо, поворачиваясь самым выгодным ракурсом. – Я все ещё хороша… А три дня назад, в соборе, причесанная и убранная, во всех своих драгоценностях, была просто прекрасна! Вот коротышка и смотрел на меня так, как смотрят только ревнивцы, готовые на всё…»
Факел дрогнул в руке, и отражение королевы затрепетало. От неверного света в глубинах зазеркалья что-то тоже дрогнуло, пугая Изабо, и она невольно вспомнила…
Тринадцать лет назад, когда умер Шарль Мудрый, так и не успевший заключить политически выгодный брак между своим сыном и дочерью герцога Баварского-Ингольштадского, дело до конца довел Филипп Бургундский. Завершая начатое братом, искавшим сильных союзников в Германии, он привёз племяннику в качестве невесты 15-летнюю Елизавету, которую на французский манер все стали называть Изабо.
Ах, какие были времена! Тогда народ ещё обожал свою королеву, отдавая должное её застенчивому взгляду, нежному цвету лица и безупречному вкусу. Изабо сама придумывала себе наряды, головные уборы и, желая скрыть маленький рост, ввела в моду каблук, так выгодно изменивший осанку дам французского двора. А ещё – глубокое декольте, потому что ей всегда было что показать.
Изабо вздохнула, глядя в зеркало. Свободной рукой натянула сорочку на груди так, чтобы чётче обозначились формы, и залюбовалась отражением.
