— Анжела, не надо меня анализировать.
— Надо!!! Пойми меня и прости, мой большой и красивый брат. Надо. То, что было, — было ужасно, но оно уже прошло. Никогда ничего не вернется, не исправится, не изменится. Мертвые останутся в своих могилах…
— Анжела!!!
— … а живые должны жить дальше. Ты должен жить дальше. И не говори, что хочешь прожить всю свою жизнь в одиночестве. И что ценишь свободу больше всего…
— Я ценю свободу! И хочу прожить один! Мне нравится моя жизнь!
Анжела посмотрела ему прямо в глаза. Губы ее слегка искривились.
— И вот так ты себя уговариваешь все это время? Бедный ты мой, большой, красивый и глупый брат…
— Я больше не женюсь. Из ада нет пути назад.
— Ты — трус?
— Пусть так. Я — трус.
Стакан со звоном взорвался в руке Дона О'Брайена. Анжела устало прикрыла глаза рукой. До чего же жаркая страна, эта Аргентина.
Берег моря. День, но солнца нет. Нет и дождя. Жарко.
На песке стоит женщина в белом платье. Длинные темные волосы расплескались по плечам.
Женщина беременна — тонкое платье не скрывает округлившийся живот.
Он идет к ней, почти бежит, очень торопится и чего-то ужасно боится, хотя на лице женщины видна улыбка. Она машет ему рукой.
Он уже действительно бежит, потому что ему кажется, что он не успевает… Женщина протягивает к нему руки, и тут ее ноги начинают стремительно уходить в песок. Она кричит, но безжизненный воздух глушит все звуки.
Даже его собственный вопль. Потому что это Вероника. Это его жена. Беременная его ребенком. Его сыном.
Он кричит, рыдает, пытается добежать до нее, но ноги словно приросли к месту, и вот на его глазах Вероника тонет в зыбучих песках, а он ничего не может сделать.
А потом вдруг начинается дождь. Больше нет ни моря, ни песка, только зеленые холмы, да серые горы за пеленой дождя.
Белое платье женщины намокло и прилипло к телу. Черные волосы упали на лицо. Она медленно, с трудом передвигает ноги, но все же идет, идет к нему.
И когда им остается сделать всего три или четыре шага навстречу друг другу, женщина поднимает голову и откидывает волосы назад. И тогда он видит, что это Морин. Его жена. Беременная его ребенком. Его сыном.
Морин открыла глаза и некоторое время Лежала на спине, несколько ошалело принюхиваясь к странному и совершенно чарующему аромату, доносящемуся снизу. Потом вскочила, поспешно оделась, наскоро умылась и поспешила вниз.
Картина, встретившая ее на кухне, была достойна кисти великих мастеров.
Белокурая богиня Анжи, в джинсовых шортах, шлепанцах и растянутой футболке, непричесанная и ненакрашенная, прыгала по кухне, держа палец во рту, и сыпала неразборчивыми, но экспрессивными ругательствами.
На столе стояла полная сковорода блинчиков.
Румяных, брызжущих кипящим маслом, шикарных блинчиков из детства.
К таким должны подавать сметану и клюквенный кисель.
Увидев Морин, Анжи вынула палец изо рта, сунула его под холодную воду и просияла улыбкой.
— Доброе утро. Надеюсь, позавтракаешь со мной?
— Да… Конечно, с удовольствием. Обожглась?
— Чертов маникюр! Это же накладные когти! Я полезла за сковородкой, а они расплавились.
— Блинчики просто заглядение!
— Не ожидала от меня? Никто не ожидает. А я люблю готовить. На новом месте мне всегда плохо спится, поэтому я встала в шесть, поворочалась, потом в очередной раз раздумала выходить на пробежку — ну и вот, пошла на кухню. Ничего, что я тут командую?
— Это же не мой дом.
— Но ты же здесь живешь дольше всех нас! Ладно, ерунда. У меня еще есть омлет по-деревенски — яйца, сливки, сыр, ветчина, зелень, помидоры. Будешь?
Морин не успела ответить. В кухню вошел Дон.
— Так, я голодный. Где обещанный завтрак?
— Сейчас, сэр. Сию минуточку. Садитесь за стол, вы, оба.
Следующие несколько дней показали со всей ясностью, что НЕ полюбить Анжелу очень трудно. У нее был легкий характер. Она была смешлива и остроумна. Она превосходно готовила и делала это с искренним удовольствием. Наконец — и для Морин это было едва ли не главнее всего — благодаря Анжеле они с Доном практически не оставались наедине.
Однажды утром в выходной Анжи вытащила Морин на прогулку. Дон был занят телефонными звонками, день пока еще не разогрелся, и обе девушки с удовольствием направились по знакомой дороге к зеленым холмам.
Дом, с тех пор как его видела Морин, был почти готов. Оставалось только доделать крышу. Анжела обошла его со всех сторон и одобрительно кивнула.
— Здорово. Я рада за братца. Хорошо, что он начал с этого домика. Теперь все пойдет на лад.
Морин посмотрела на Анжелу с недоумением.
— О чем ты? Начал? Почему начал?
Анжела уселась на горячую землю, задумчиво вертя в руках какую-то щепочку.
— Понимаешь, Морин… Долгие годы он все бежал и бежал. Разные страны, разные люди. Этот дом — это как знак того, что Дон подумывает об остановке. О постоянстве. О чем-то, куда стоит вернуться.
— Но… от чего он бежал?
Анжела бросила на Морин испытующий взгляд, потом отвела глаза. Цепочка с треском переломилась в тонких пальцах.
— Я бы сказала, от себя самого. Пошли. Становится жарко.
Морин закусила губу. Чего-то Анжела недоговаривает. Считает, что Морин это не касается?
Дон, бегущий от самого себя? Никогда не подумаешь. Вполне довольный собой и своей жизнью человек — и вдруг бежит от себя.
А много ты о нем вообще-то знаешь, Морин Аттертон?
Через день в магазин прибывали новые и новые букеты. Иногда к ним были прикреплены записки, иногда нет. Морин больше не восхищалась ими. Теперь ее это едва ли не раздражало.
Однажды утром Анжела уехала из дома раньше всех, и Морин оказалась с Доном наедине. Он жарил яичницу, когда она спустилась вниз.
— Дон?
— Да, малыш?
— Нет ни малейшего повода присылать мне все эти букеты.
— Нет, есть. Очень даже хороший повод.
— Знаю, знаю. Напомнить мне о том, что на свете есть столько прекрасных, волшебных и удивительных вещей. Дон, пожалуйста, перестань присылать цветы. Я себя неловко чувствую.
И он перестал, чем немало удивил ее.
Вместо цветов он прислал ей огромную коробку французского шоколада, и они с Идой ели его целый день, забыв обо всем на свете.
Потом были марципановые фигурки в корзинке, три уличных певца танго, которые три часа подряд пели под окном магазинчика серенады для «доньи Морины», а еще были телеграммы на праздничных бланках, записочки, пришпиленные в неожиданных местах, крохотные серебряные колокольчики в бархатных футлярах, антикварная фарфоровая кукла в атласном платьице — миллион безделушек, каждая из которых была исполнена смысла и значения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
