Морин погибала от смятения, поселившегося в ее душе. С одной стороны, все эти знаки внимания были неожиданны и приятны, с другой — она все больше нервничала по их поводу.
С Доном она больше на эту тему не разговаривала. Неудобно было, да и сомневаться не приходилось, что он наверняка выдумал бы что-то еще.
Совершенно неудивительно, что в таких условиях бессонница Морин обострилась.
Однажды ночью она лежала, считая уже третье стадо овец. До утра оставалось все меньше времени, глаза жгло огнем, но спать она не могла.
— Проклятье! До чего же не вовремя! Скоро зачеты…
С этими бессвязными словами Морин Аттертон выбралась из постели и отправилась в кухню. Первой неприятностью стало то, что пошла она туда босиком и немедленно занозила ногу. Кое-как вытащив здоровенную занозу, она стала осторожно спускаться по лестнице — и подвернула щиколотку. Зажимая себе рот, дохромала до кухни, поставила чайник, достала заварку, повернулась, чтобы взять чашку, — а когда развернулась обратно, врезалась лбом в открытую дверцу шкафа. Ведь знала же, что она открыта!
Завершающим аккордом стало то, что она уронила кружку со свежезаваренным чаем на пол.
Морин скорчилась на полу, собирая осколки, и тут слезы хлынули из глаз рекой. Она ползала по полу вслепую и шмыгала носом, пока не уперлась в босые ноги. Мужские. Ноги Дона О'Брайена.
— Что происходит, малыш?
— Ничего. Я разбила чашку.
— Я слышал плач.
— Не было никакого плача. Это я ругалась на чашку.
— Ты плакала.
— Нет!!!
— Морин, что с тобой?
В его голосе было столько участия, что она не выдержала и уткнулась ему в плечо, благо он почти поднял ее на руки.
— Я не могла заснуть. Спустилась за чаем, занозила и подвернула ногу, стукнулась головой об дверцу, потом уронила чашку…
Тут ей стало так жалко себя, что она уткнулась мокрым носом в широкую грудь Дона О'Брайена и разрыдалась по-настоящему.
Могучие руки ласково обняли ее, погладили по плечам и по голове. Дон баюкал ее на руках, словно маленького ребенка, а она, обессиленная, перепуганная собственным порывом, опухшая от слез, только шептала:
— Прости меня… прости меня, пожалуйста!
8
— Все в порядке, малыш. Все в полном порядке. Почему ты не хочешь мне все рассказать?
Боишься? Но чего?
Она не боялась. Она просто не могла позволить себе эту слабость.
Быть любимой, Быть защищенной. Быть слабой.
Руки Дона все еще ласково гладили ее волосы, мягкий шепот убаюкивал, обещал блаженство…
— Морин, поверь, нет ничего плохого в том, о чем ты на самом леле мечтаешь. Не надо просить за это прощения. Это естественно и прекрасно, неужели ты этого не понимаешь?
— Я… я не должна была так… это слабость… я не могу…
— Ты просто сделала то, чего давно хотела. И меня ты тоже не удивила. Я сам хочу того же. Вернее, гораздо большего.
— Дон, нет… нет, пожалуйста! Пожалуйста, Дон!
— Пожалуйста — что? Займись со мной любовью? Не занимайся со мной любовью?
— Пожалуйста, не говори так.
— Но это правда, Мори! Я хочу заняться с тобой любовью! Я только об этом и…
— Я не хочу, чтобы ты меня хотел!
Он рассмеялся тихим грудным смехом, ласково дернул ее за черную прядь.
— Есть многое на свете, друг Морин, что не подвластно нашим желаниям. Кроме того… А ты сама? Ты хочешь меня?
Она не ответила ничего. Солгать — не было сил. Сказать правду — смелости.
Дыхание Дона согревало ее губы. Он склонился совсем близко.
— Думаю, что ответ — да. И при этом ты хочешь, чтобы я тебя не хотел? У нас проблемы, малыш!
— Какие еще проблемы?
— Мы взрослые люди и все такое, но именно поэтому мы не можем просто отмахнуться от собственных чувств. Честно говоря, мне бы и не хотелось от них отмахиваться. Они мне нравятся, эти самые чувства.
— Ты скоро уезжаешь.
— Во-первых, не скоро, а через два месяца.
Два месяца счастья — и бездна черной тоски.
На одних весах — и поцелуи, и слезы, и объятия, и отчаяние, и жизнь… и смерть. Потому что Морин Аттертон умрет, когда Дон О'Брайен оставит ее. Нет, она будет двигаться, есть, пить, спать, помогать сыну делать уроки — но душа ее умрет навсегда.
Она осторожно высвободилась из рук Дона. Отодвинулась на край кушетки, вытерла слезы, сердито отвела волосы со лба.
— Значит, нам нужно просто контролировать наши чувства, только и всего. Сейчас я заварю себе чай — если в доме еще остались кружки — выпью его и лягу спать.
— Я сам заварю чай. Кружки остались, но их уже немного. Сиди.
Она устало смотрела на Дона, на его спокойное, слегка печальное лицо, на сильные руки, ловко управляющиеся с чайником и кружками, а сама думала о том, что сейчас, в четыре утра, они могли бы лежать в одной постели и заниматься любовью. Вместо этого мужчина заваривает чай, а женщина советует ему контролировать чувства. Смешно.
Ничего смешного. То есть абсолютно.
Утром Дон встал неожиданно бодрым и решительным.
Момент настал. Он это чувствовал кожей.
Морин уехала на работу, и тогда Дон вытащил из спальни сопротивляющуюся и все еще сонную Анжелу.
— Просыпайся, просыпайся, сестричка! Мне нужна твоя помощь!
— Почему так рано?!
— Потому что пора!
— Ладно. Надеюсь, ничего противозаконного?
— А вот в этом я как раз не уверен.
Он начал рассказывать, и глаза Анжи становились все круглее и круглее, а потом она расхохоталась и шлепнула его ладонью по спине.
— Ты псих! Натуральный и неизлечимый. Она же тебя убьет. Или посадит.
— Не думаю.
— Ты уверен, что хочешь этого?
Он сам удивился тому, как твердо и радостно прозвучал его ответ.
— О, да!
— Ой, Господи, ну ладно, но ведь это значит, что нам придется забраться к ней в комнату и посмотреть все размеры, в том числе и белья, понимаешь ты это, извращенец?
— Сестренка, в любви и на войне…
— Все средства хоть куда, это я помню. Пошли.
Анжи проявила недюжинный талант к обыску. Работа, можно сказать, спорилась, и только минут через десять, вертя в руках маленький белый лифчик в поисках этикетки, Дон ненадолго задумался.
А не сошел ли он с ума на самом деле?
Два дня спустя он наведался в магазинчик. Морин встретила его суровым и несколько враждебным взглядом.
— Я кому сказала, перестань присылать мне шоколад!
— Последний разочек! Не сердись и не дуй губы, тебе не идет. Слушай, ну мир! У меня к тебе неожиданное предложение. Хочешь, слетаем в Каракас?
— Чего-о-о?!!
— Слетаем в Каракас на частном самолете, прямо завтра, пообедаем, посмотрим на пальмы — и обратно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
