Мне показалось странным, что Винченцо беспокоится обо мне. Внезапное проявление любви не вязалось с его обычным безразличием, а иногда и мелочностью, но все же он был моим братом, и это, возможно, имело значение для нас обоих.
Той ночью я не спала. Оставила гореть лампу на тумбочке, хотя Винченцо долго протестовал. Занавески были раздвинуты, чтобы лучи утреннего солнца невозбранно проникали в комнату; я страстно хотела этого. Разум несся со скоростью гоночной машины, но ни одна мысль не приносила облегчения. Я закрыла глаза и попыталась уснуть, вслушиваясь в ритм мерного дыхания брата.
Раз, два, три… Глаза снова открыты, Танк идет ко мне.
Раз, два, три… Микеле ничком на земле, пустая оболочка, черви ползут из глазниц.
Раз, два, три… Учитель Каджано и сестра Линда смотрят на меня с дальнего конца темной улицы, показывая выход из тупика. Мой старый учитель, с еще более заметным, чем в реальности, горбом, шепчет: «Гляди в оба!», чтобы никто не смел меня обмануть.
Я киваю и следую за ними, пока не выхожу к свету.
В рай берут не всех
1
Несколько дней подряд я избегала встреч с Микеле. Ходила другой дорогой, чтобы не столкнуться с ним. Я раньше всех выбиралась из дома и останавливалась полюбоваться морем, чайками, парящими в ослепительном свете раннего утра, синей линией горизонта. Однако никак не могла избавиться от мысли, что обошлась с Микеле слишком резко. Я вспоминала наши разговоры и его застенчивость; кроме того, он был моим единственным другом. Потом я заставляла себя ни о чем не думать, сосредоточить взгляд и мысли на какой-нибудь точке в море, и этого хватало, чтобы почувствовать себя счастливой. Время после школы я проводила дома, в учебе, что, несомненно, дарило душевный покой маме, да и у папы не болела голова обо мне. Я заучивала латинские окончания в ванной, а вечером в постели прилежно штудировала первые главы «Божественной комедии», пыталась заработать хорошие оценки по математике и продолжала подпитывать свою страсть к истории.
Доделав домашнее задание, я проскальзывала в подвал под предлогом того, что мне надо поставить на место бутылку или поискать что-нибудь, и ласково гладила книги отца. К тому времени он читал уже не так часто, бумага пожелтела и покрылась пылью. Иногда я вытаскивала на свет мою старую подругу Зору. Я восхищалась ее изображением на обложке, позволяла пальцам пробежаться по ее распущенным светлым волосам, но не более. Что-то мешало мне снова взяться за ее исполненные либидо приключения. Хотя я очень старалась чем-то занять каждую минуту, но все равно скучала по Микеле. Внутри копились беспокойство и нервозность. Я боялась, что вся эта сумятица рано или поздно разорвет меня на части. Однажды вечером мне даже показалось, что я вижу призрак тети Корнелии рядом с кроватью. Я долго плакала, зарывшись лицом в подушку, а тетя наклонилась ко мне и поцеловала меня в опухшие веки.
— Я сейчас расскажу тебе историю о любви, — прошептала она, глядя на меня большими кукольными глазами. У нее, как и рассказывала мама, были косы и платье в горошек. — Жила на свете маленькая-премаленькая девчушка. Остальные ее не замечали, и она, вконец отчаявшись, убедила себя, что и правда невидима. Она проходила сквозь стены домов, сквозь запертые двери, стала легкой, как воздух, невесомой, как дыхание. Она слушала разговоры других людей, злословие тетушек-соседок, болтовню стариков за барной стойкой, сальные шуточки рыбаков на пристани. Слушала и запоминала все. Она была невидимой, но очень сообразительной и разумной. Иногда она задавалась вопросом, для чего ей все эти бесполезные разговоры, которые она слушает и копит в себе.
Такие сказки я слышала от мамы, но сейчас их пересказывала мне тетя Корнелия.
— Однажды она ходила по рынку, смотрела на прилавки, где были аккуратно разложены фрукты и овощи. Она примеряла одежду, которая висела тут же; ей нравились женственные наряды, но ее тело все еще оставалось телом нежного ребенка, никак не хотело расти. Именно тогда девочка увидела его, и он увидел ее. Он отмерял ткань, а потом поднял глаза и обнаружил маленькую девочку как раз там, куда был направлен его взгляд. Она принялась оглядываться по сторонам, задаваясь вопросом, как ему удалось заметить ее, ведь она невидима. И все же мальчик уставился прямо на нее. «Вдруг он не обратит внимания, — мечтала малышка, — на мои рахитичные плечи и плоскую грудь, подстриженные под горшок волосы, длинные тонкие руки и полные слез глаза?» Она заправила прядь за ухо, но немедленно вернула ее на место — не хотела, чтобы незнакомец заметил оттопыренные уши, единственную выдающуюся часть ее маленького тела. Мальчик выбрал кусок ткани переливчатого зеленого цвета, протянул ей, и она неловко взяла его в руки. «Тебе это очень подойдет», — сказал мальчик и широко, искренне улыбнулся. Он был красив, с точеным телом и сверкающими карими глазами. И внезапно она тоже почувствовала себя прекрасной, словно уже надела то изумрудно-зеленое платье. Тут с девочкой произошла странная вещь. Как будто открылась дверь. Или даже десятки дверей. И она пошла по длинным и светлым коридорам, полным чудес, мимо больших комнат, скрытых от чужих глаз, солнечных садов, террас с множеством цветущих растений. «Хочешь примерить платье, малышка?» — спросил голос позади нее. Старая толстая тетка осматривала ее с головы до ног. Маленькая девочка прижала к груди кулачок. «Вы это мне?» — недоверчиво спросила она. И с этого момента поняла, что больше не невидимка.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Кто эта маленькая девочка, тетя? — спросила я призрак, чуть не плача.
Но тетя исчезла. Даже сегодня, будучи зрелой и скептически настроенной женщиной, я не в силах объяснить, действительно ли то был просто сон, или же мама никогда не ошибалась насчет души тети Корнелии.
Через какое-то время я все же собралась слухом и снова начала встречаться с Микеле, оправдав свое отсутствие мнимой болезнью. Я решила не спрашивать его о старшем брате. Каждый из нас хранил свои секреты. Наши семьи не были идеальными, как и мир, в котором мы росли. Я притворилась, будто мы оба невидимы, как та маленькая девочка из сказки тети Корнелии.
Однажды утром — мы только что пришли на автобусную остановку — Микеле придержал меня, прежде чем я успела войти в автобус:
— Не ходи в школу сегодня.
— Ты с ума сошел?
— Всего один день. Что с тобой случится? Клобучницы даже не заметят. А я подделаю подпись твоего отца, у меня хорошо выходит. Знаешь, сколько раз я подделывал подпись своей мамы?
— Не знаю, Мике. Но я так не поступаю, и потом, монахини могут что-то заподозрить.
— Только сегодня. Один день, и больше никогда. Посмотри, какое чудесное солнце. Сейчас февраль, а похоже на весну. Мы пойдем к морю. Будем валять дурака все утро. Ты покажешь мне, как говорит сестра Линда, и мы будем смеяться часами. В конце концов, ты Малакарне или нет? Побудь Малакарне и для меня хоть разок. А потом вернешься к своей жизни примерной ученицы, и больше никаких безумств. Клянусь тебе! — Он поцеловал скрещенные пальцы, а потом приложил их к груди.
Я спрыгнула с подножки автобуса буквально за секунду до отправления. Сердце безумно колотилось. Первый раз я так дерзко нарушала правила. Обычно так поступал Винченцо: делал то, что совершенно не нравилось всем остальным. Если бы папа узнал, он поколотил бы меня, а мама рыдала бы круглыми сутками. Но это так и осталось тайной.
2
Мы долго гуляли. Сняли куртки, потому что воздух был теплым, а море сверкало, словно уже наступило лето. Микеле вызвался понести мой тяжелый портфель, и на полпути мы разделили на двоих панино с фриттатой, который мама дала мне с собой. Мы добрались до Сан-Джорджо и устроились на камнях.
— Может, помочим ноги? — предложил Микеле.
Мы сняли кеды и носки и пошли к воде. В какой-то момент мне пришлось опереться на Микеле, чтобы не упасть, и он крепко сжал мою руку, давая понять, что не бросит меня. Такой контакт произошел между нами впервые. Микеле смотрел на мягкие волны, на бархатистую траву, на камни, но, когда я опускала глаза, он смотрел на меня.
