Снова Крабата схватили за руки и за ноги, мукомолы подкидывали его вверх и ловили. Это они проделали три раза подряд, потом послали Юро за вином в подвал, а Крабат должен был, чокнувшись со всеми по очереди, выпить.
— Твоё здоровье, брат — на счастье!
— На счастье, брат!
Пока остальные продолжали пить, Крабат сел в сторонке на стопку пустых мешков. Надо ли удивляться, что у него гудела голова — после всего, что он пережил в этот вечер?
Позже подошёл Михал и сел рядом с ним.
— Ты как будто бы кое с чем не разобрался.
— Нет, — сказал Крабат. — Как мог Мастер произвести меня в подмастерья! Разве время моего обучения уже закончилось?
— Первый год на мельнице в Козельбрухе считается за три, — проговорил Михал. — Вряд ли от тебя укрылось, что со времени своего прибытия ты стал старше, Крабат — как раз на три года.
— Но это невозможно!
— Тем не менее, — сказал Михал. — На этой мельнице и многое другое возможно — ты должен был за это время заметить.
Мягкая зима
Какой зима начиналась, такой и осталась она — снежной и мягкой. Лёд у шлюза, на плотине и в мельничном ручье не доставлял парням больших хлопот в этом году. Его живо скалывали, и иногда он по полнедели не намерзал больше. Зато снег шёл часто и обильно — к несчастью нового ученика, который едва поспевал убирать его.
Когда Крабат разглядывал этого Витко — такого тощего и красноносого — ему становилось ясно, что, должно быть, верно сказал Михал про три года, на которые Крабат за это время стал старше — и что, в сущности, он давно должен был заметить это по себе: по своему голосу, по своему телу, по своим силам и по тому, что с начала зимы у него на подбородке и щеках вырос лёгкий пушок, ещё не видимый глазу, но всё же, если провести пальцами, отчётливо ощутимый.
О Тонде он думал снова и снова в эту неделю, ему не хватало его повсюду, и было тяжко оттого, что он не мог посетить его могилу. Он пытался два раза и оба раза недалеко прошёл: слишком много снега лежало в Козельбрухе, Крабат застревал в нём уже после какой-то сотни шагов. Однако он был полон решимости, как только представится случай, сделать третью попытку — и тут приснившийся сон опередил его.
* * *
Весна, снег стаял, ветер растопил и унёс его. Крабат идёт через Козельбрух, сейчас ночь и день. Луна стоит на небесах, солнце сияет. Скоро Крабат должен быть у Пустоши — тут он видит в тумане фигуру, приближающуюся к нему. Нет, она отдаляется. Он понимает, что это Тонда.
«Тонда! — кричит он, — стой! Это я — Крабат!»
Ему кажется, будто фигура замешкалась на мгновение. Но как только он начинает идти, она тоже продолжает свой путь.
«Стой, Тонда!»
Крабат переходит на бег. Он бежит так быстро, как может. Расстояние уменьшается.
«Тонда!» — кричит он.
Теперь ему остаётся несколько шагов, — и вот он стоит перед ямой. Яма широкая и глубокая, ни один мостик не ведёт через неё, ни одного бревна поблизости, по которому он смог бы перебраться.
На той стороне стоит Тонда, он развернулся к Крабату спиной.
«Почему ты убегаешь от меня, Тонда?»
«Я не убегаю от тебя. Тебе следует знать, что я на другом берегу. Оставайся на своём».
«Повернись хотя бы ко мне лицом!»
«Я не могу оглядываться, Крабат, я не имею права. Но я слышу, и я отвечу тебе, три раза всего. Теперь спрашивай, что надо спросить».
Что надо спросить? Крабату не нужно раздумывать над этим.
«Кто, Тонда, виноват в твоей смерти?»
«Больше всего я сам».
«А кто ещё?»
«Ты это узнаешь, Крабат, если раскроешь глаза пошире. Теперь последний вопрос».
Крабат размышляет. Много ещё чего он хотел бы узнать…
«Я совсем один, — говорит он. — С тех пор, как ты ушёл, у меня больше нет друзей. Кому я могу довериться, что ты посоветуешь мне?»
Тонда не глядит на него, даже теперь — нет.
«Возвращайся, — говорит он, — и доверяй самому первому, кто позовёт тебя по имени: на него можно будет положиться. И ещё одно, прежде чем я пойду, последнее! Посетишь ли ты мою могилу — это неважно. Я знаю, что ты обо мне думаешь, — это важнее».
Медленно поднимает Тонда руку на прощание. Затем он растворяется в тумане — не повернув головы, он исчезает.
«Тонда! — кричит Крабат ему вслед. — Не уходи, Тонда! Не уходи от меня!»
Он выкрикивает это из самой глубины души — и внезапно слышит: «Крабат!», — кто-то зовёт его. «Проснись, Крабат, проснись!»
* * *
Михал и Юро стояли у нар Крабата, они склонились над ним. Крабат не знал, снится ли ему ещё всё это или он уже проснулся.
— Кто меня позвал? — спросил он.
— Мы, — сказал Юро. — Ты бы слышал, как ты кричал во сне!
— Я? — спросил Крабат.
— Хуже некуда было, — Михал ухватил его за руку. — У тебя жар?
— Нет, — сказал Крабат. — Просто сон… — и следом он спешно прибавил: — Кто из вас позвал меня по имени первым? Скажите мне, я должен это знать!
Михал и Юро заявили, что даже не знают, на это они не обратили внимания.
— Но в следующий раз, — заметил Юро, — мы посчитаемся на пуговицах, кому тебя будить — и тогда не будет потом сомнений.
* * *
