он, протягивая Крабату нож, и Крабат понял, что не имеет права отказаться.
— У него есть, — сказал Тонда, — одна особая способность, о которой тебе надо знать. — Если тебе когда будет угрожать опасность — серьёзная опасность, — лезвие поменяет цвет, как только ты его откроешь.
— И будет тогда… чёрным? — спросил Крабат.
— Да, — сказал Тонда. — Как если бы ты подержал его над фитилём горящей свечи.
Без пастора и креста
За чудной осенью пришла ранняя зима. Через две недели после Дня Всех Святых пошёл снег и уже не растаял. Крабат снова должен был его убирать и расчищать подъезд к мельнице. Однако в следующее новолуние кум со своей повозкой примчался напрямик через заснеженный луг. Не застревая и не оставляя следов за своим экипажем.
Зима нисколько не тяготила парнишку, там более что, несмотря на весь снег, было не особенно холодно, но на настроении других парней она, похоже, сказалась: от недели к неделе они становились всё более угрюмыми, и чем ближе надвигался конец года, тем тяжелее было с ними ладить. Приходилось осторожнее с ними, как с сырыми яйцами, и они стали вспыльчивыми, как индюки. По ничтожному поводу они грызлись друг с другом, даже Андруш в этом плане не составлял исключения.
Крабат столкнулся с этим, когда разок сбил снежком шапку ему с головы, просто в шутку, потому что руки зачесались. Андруш тотчас бросился на него, он избил бы мальчишку как нечего делать, если бы Тонда не вмешался и не разнял их.
— Ну правда же! — бранился Андруш. — У него щетина едва пробилась, у молокососа, а уже такой борзый! Но подожди, в следующий раз башку тебе оторву, ещё пожалеешь об этом!
В противоположность другим парням, Тонда оставался осмотрительным и дружелюбным как всегда, разве что мальчику он казался чуть печальнее, чем обычно, хоть и старался, чтобы никто этого не заметил.
«Возможно, он тоскует по своей девушке?» — предполагал Крабат — и снова, хотя он не хотел этого, ему на ум приходила Певунья. Уже давно он больше о ней не думал. И находил, что было бы лучше, если б забыл вообще. Но как это сделать?
Пришло Рождество, для мукомолов это был такой же день, как все другие. Вялые и недовольные они вышли на работу. Крабат хотел их приободрить, достал в лесу несколько еловых ветвей и украсил ими стол. Когда парни пришли есть, то были в ярости.
— Это что такое? — крикнул Сташко. — Вон эту дрянь, прочь её отсюда!
— Прочь её отсюда! — закричали со всех сторон, даже Михал и Мертен начали браниться.
— Кто принёс это барахло в комнату, — потребовал Кито, — тот должен и вытащить его обратно.
— И быстро! — пригрозил Ханцо, — или я ему все зубы выбью!
Крабат попытался их успокоить, хотел сказать хоть слово в объяснение, но Петар не дал ему договорить.
— Прочь это отсюда! — перебил он его. — Или дубиной получишь!
Тогда Крабат уступил воле парней, но досада взяла его. Какого лешего, что он сделал не так? Или он придал этому случаю больше значения, чем следовало? В последнее время постоянно были какие-то неприятности на мельнице, ссоры тут и там, на пустом месте. Помимо прочего, ему не стоило забывать об этом, он был здесь учеником — а ученику как раз и приходится что-то такое терпеть время от времени. Странно только, что раньше он никогда не ощущал этого. Только теперь, когда началась зима, они все бросились его клевать. Предстояло ли так тому и дальше быть, до конца обучения — ещё два полных года?
При случае Крабат спросил старшего подмастерья, что такое сотворилось с парнями.
— Чего они?
— Боятся, — проговорил Тонда, глядя мимо него.
— Боятся чего? — уточнил Крабат.
— Я не имею права об этом говорить, — сказал старший подмастерье. — Довольно скоро ты сам узнаешь.
— А ты? — спросил Крабат. — Ты, Тонда, не боишься?
— Больше, чем ты думаешь, — сказал Тонда, передёрнув плечами.
* * *
В предновогодний вечер они раньше, чем обычно, пошли в постель. Мастер в течение всего дня не показывался. Возможно, он засел в Чёрной комнате и там заперся, как он иногда это делал, — или разъезжал на санях по стране. Никто не скучал по нему, никто не говорил о нём.
Без слов забились парни после ужина на свои нары.
— Спокойной ночи, — сказал Крабат, как делал это каждый вечер, ведь так полагается ученику.
Сегодня, показалось ему, подмастерьям стало от этого тошно.
— Закрой пасть! — прошипел Петар, а Лышко швырнул башмаком.
— Ого! — крикнул Крабат, подскочив с тюфяка. — Полегче! Можно же просто сказать спокойной ночи…
Прилетел второй башмак, он задел Крабата за плечо, третий поймал Тонда.
— Оставьте мальчишку в покое! — велел он. — Эта ночь тоже пройдёт.
Затем он повернулся к Крабату.
— Тебе стоит улечься, юноша, и затихнуть.
Крабат послушался. Он не препятствовал, когда Тонда накрыл его одеялом и положил руку ему на лоб.
— Ну, спи, Крабат — и счастливого тебе Нового года!
* * *
Обыкновенно Крабат спал всю ночь до следующего утра, если только кто-то его не будил. Сегодня он проснулся около полуночи сам собой. Его удивило, что свет в фонаре горел и что остальные парни тоже бодрствовали — все, насколько он мог рассмотреть.
Они лежали на нарах и, казалось, чего-то ждали. Они едва дышали, едва ли кто-то смел пошевелиться.
В доме была мёртвая тишина — такая тишина, что парнишке показалось, будто он оглох.
Но он не оглох, ибо следом сразу услышал крик — и грохот в сенях — и как застонали подмастерья: отчасти в ужасе, отчасти с облегчением.
