Женщина часто-часто закивала и протянула девушке подорожную суму с гостинцами.
— Не хворает он? Ему студиться нельзя, с детства лихоманками мается, я там носки вязаные положила…
Она бы еще что-то говорила, но в этот миг раздалось резкое:
— Но-о-о… Родимыя-а-а!
И две женщины, объединенные Цитаделью, как общим горем, заспешили к повозкам. Обоз медленно, словно нехотя, тронулся. Лесана стояла в воротах, не в силах отвести взгляд от сжавшейся в уголке телеги фигуры в теплом платке.
Мимо процокала лошадь. Девушка вскинула голову. Маг. Молодой парень со сломанным носом на миг придержал коня.
— Сопли подбери, не то поскользнемся, — посоветовал он и добавил, смягчившись, — довезу. Не впервой.
— Мира в пути.
— Мира.
Но девушка еще долго смотрела в спины уезжающим.
Мамы.
Прижимая к груди Тамировы гостинцы, Лесана развернулась и едва не ткнулась носом в Донатоса. Крефф молча протянул руку, отобрал суму, набитую заботливыми материнскими руками и сказал:
— Сбрехнешь, что бабу эту видела, друг твой ситный до лета кровью кашлять будет. Все поняла?
Девушка судорожно кивнула.
Она боялась Донатоса. Боялась до оторопи, до сводящего все мышцы ужаса, до животного подскуливания. Лютая жестокость исходила от него, темная, страшная. Клесха Лесана тоже боялась, но его иначе — за едкий нрав, за безжалостность, за насмешки. Однако в ее креффе не было и близко того, что было в Донатосе — Клесх никогда не наслаждался чужим страхом.
Лесана кинулась прочь. Испуганная, растерянная, разбитая пережитой разлукой и страдающая от того, что вынуждена держать от Тамира в тайне (зачем только?) приезд его матери.
— Что, птичка? Обратно в клетку летишь?
Да что же это такое? Караулил он ее что ли?
Фебр отлепился от стены.
— Чего тебе? — хмуро спросила девушка, а в груди пекло от горечи, смешанной со злобой.
Парень подошел ближе и мягко провел рукой по вороту черной рубахи.
— А ты уже не первогодок… — в этих словах звучало какое-то странное то ли предвкушение, то ли обещание. — Испытание-то прошла?
— Какое? — захлопала глазами девушка.
Не проходила она никаких испытаний. Просто утром пришел Клесх, протянул новое облачение послушника и все.
Стоящий напротив старший ученик усмехнулся:
— Ладно, не говори. Плевать мне на испытания твои, ну-ка…
И он дернул завязки холщового воротника.
Лесана вспыхнула и отпрыгнула от него, как от муравейника.
— Сдурел что ли? — прошипела она, сжимая кулаки. — Сам говорил — нет тут парней и девок. Чего еще удумал?
Фебр усмехнулся.
— А как парень парню хочу рубаху сорвать.
Она в ответ злобно оскалилась:
— Руки поломать не боишься?
Он усмехнулся и шагнул вперед.
Он был старше. Сильнее. Но в росте они почти сравнялись, однако Лесана забыла обо всем — о его превосходстве над собой, о том, что он дерется гораздо лучше, чем она. Ничего у нее не осталось кроме девичьей гордости — косу отмахнули, нарядили в порты, гоняют, как лошадь в бороне — но лапать себя и с грязью смешивать… «Не дам!»
И такая яростная кипящая злоба поднялась в душе, что Лесана даже удивилась себе. Злиться оказалось так легко и… приятно. По телу побежали быстрые токи, кровь будто закипела, рванулась, обжигая жилы.
Фебр шагнул вперед, собираясь взять противницу за шею, но она вместо того чтобы отпрянуть подалась навстречу, перехватывая его руки.
Что было после, Лесана помнила смутно, но ее швырнуло на крепкого сильного парня, а потом их обоих поволокло по каменному двору, от удара девушка оглохла и ослепла, но то было к лучшему — не почувствовала боли. Потом все куда-то исчезло, и некая диковинная сила оттащила разъяренную послушницу от обидчика.
Ее встряхнули, поставили на ноги. С глаз будто медленно сползала мутная пелена. Девушка огляделась. Во дворе толпились ученики, с удивлением смотрящие на разбузившуюся девку.
— Охолонись.
Лесана оглянулась и, наконец, поняла, что за сила стащила ее с Фебра.
Клесх.
Старший послушник тем временем остался лежать ничком посреди мощеного двора. Из ушей у него текла кровь.
— Первое. Испытание свое ты прошла, — сообщил крефф. — Второе. За драку — седмицу будешь драить нужники. Тебе одно — не привыкать. Ночевать на эти дни — в каземат. На хлеб и воду. Третье.
Он развернул выученицу к себе:
— Пошла вон. С глаз моих.
Но девушка вырвалась и, хотя подбородок жалко прыгал, спросила звенящим от ярости голосом:
— А ему что?
Клесх вскинул брови.
— Он первый набросился! И мне, значит, нужники драить, а ему что? Припарки на уши?
Крефф спокойно сообщил:
— А вот это я решу сам.
— Нет!
Мужчина уже развернулся, чтобы уйти, но услышав это короткое яростное «нет». Остановился.
— Он так же виноват! Значит, пусть драит нужники вместе со мной!
Клесх не стал утруждаться объяснениями, даже не повернулся, только кивнул двум стоящим рядом послушникам из старших:
— Выпороть.
Лесана не сразу сообразила, что эти слова относятся к ней.
В тот день она впервые поняла, зачем вдоль стен крепости врыты столбы. Потому что ее привязали к одному из них и высекли так, что драить нужники она смогла еще очень не скоро.
* * *
В землянке было сыро и полутемно. Только чадила лучинка, освещая убогое убранство жилища: несколько лавок и очаг, на потрепанной шкуре возле которого играли дети. Трое малышей возились с лыковыми куклами, негромко разговаривая на разные голоса.
Молодая женщина, сидевшая у тускло горящей лучины, сучила пряжу. У нее было бледное осунувшееся лицо и длинные, убранные в две косы волосы.
Хлопнула дверь. От сквозняка застучали, столкнувшись друг о дружку подвешенные к матице обереги. Старые деревянные, они давно утратили охранительную силу и держали их здесь только как память… память о защите, о спокойной сытой жизни. Пряха вскинула голову. Во взгляде темных глаз застыл испуг.
В землянку спустился мужчина. Он был невысок, но широкоплеч, а одет так же — бедно, почти нище.
— Собирайтесь, — сказал вошедший.
Обитательница убогого жилища поднялась с лавки, роняя веретено и глядя на гостя с жалобной обреченностью.
— Опять?
— Надо. Детей одевай.
Женщина снова села и ладонями закрыла лицо. Голос ее из-под пальцев звучал глухо:
— Да когда же это все закончится, Сдевой? Когда? Ребятишки, вон, совсем от голода прозрачные…
— Прозрачные — не мертвые, — жестко обрубил вошедший. — Собирайтесь. Оборотни окрест шалят. Дичь распугали всю. Голодно тут скоро будет. И опасно.
