Женщина торопливо зашарила руками под лавкой, доставая берестяной туес.
Мужчина тем временем поднял с полу меньшого мальчика и подхватил тяжелый короб за лямку.
— А Дивен где? — спросила женщина, снимая длинной палкой обереги с матицы.
— Дивен следующим днем нас нагонит. Беги посестру торопи.
Женщина сняла обереги и вдруг обернулась к мужчине.
— Сдевой… устала я… сил нет. Ребятишек, вон, от голода шатает, да и болеют они постоянно. Далеко ли уйдут? Дивен говорил — выкарабкаемся, а ты посмотри.
И она обвела худой рукой склоненные над куклами головенки детей. Малыши и впрямь были малы для своего возраста, а под глазами у каждого залегали черные тени.
— У молодшей, вон, веснушки аж черными кажутся…
— Дивен сказал, значит выкарабкаемся. А ты терпи. Доля такая. Иной нет.
Она вдруг заплакала, уткнувшись лицом в смятый угол платка, который поспешно накинула на голову.
Мужчина вздохнул и притянул несчастную к себе:
— Не плачь.
Следом за женщиной заревели и дети. Через несколько мгновений в землянке стоял дружный вой. Сдевой вздохнул, но в этом вздохе не было досады, только безграничная усталость и… беспомощность.
— Надо идти, — повторил он. — Надо. Опасно тут. Ступай, торопи посестру. Пусть тоже собираются. Ива…
Она вскинулась, когда он позвал ее по имени, подняла заплаканные глаза.
— Я люблю тебя. Но от оборотней надо уходить.
Ива кивнула. Она знала, что он прав.
* * *
Как ни оказалась мрачна в своей неприступности и замшелой древности Цитадель, но все же была в ней одна башня, где тяжесть стен не так давала на плечи. В солнечные дни даже казалось, что среди зябкой сырости робко пробивается сюда жаркое лето. Это была башня, которую звали, как и все в Цитадели, просто — Башня целителей. Здесь после первого года ученичества поселяли тех, кому предстояло постигать таинства волшебного лекарства.
Когда Айлиша впервые тут оказалась, ей на миг поблазнилось, будто она очутилась посреди заливного луга. Как одуряюще здесь пахло травами! Словно на покосе, в поле, когда собирались ворошить сено.
Прикрыв глаза, девушка вдыхала сладкий запах, и казалось, будто вот-вот раздадутся рядом веселые голоса подруг, смех и крики. Жаль, что эти сладкие грезы развеял сердитый окрик Майрико: «Ну, чего встала как просватанная, я за тебя, что ли сушеницу перебирать буду?» Ох. Сколько она на сию пору этой самой сушеницы, подорожника, мать-и-мачехи, пустырника и чистотела перебрала, не сосчитать.
Однако юная целительница не роптала. Скромной деревенской травнице наука была в радость, потому и давалась легко. Где еще узнала бы она столько тайн и секретов? И по сей день с замиранием сердца вспоминался тот миг, когда в доме сельского старосты крефф признала в ней Дар. Сколько ночей до этого девушка лежала без сна, мечтая, чтобы ее умение лечить скотину не оказалось пустым наитием, какое бывает у обычных знахарок! Как хотела попасть в Цитадель! Сколько вечеров вместо посиделок с подругами провела возле старой Орсаны, слушая лекарку, перенимая от нее вежество. А теперь — смешно вспомнить те уроки, которые тогда казались едва ли не откровением. Теперь Айлиша умела и знала столько всего, сколько Орсане и не снилось.
Ради этих знаний выученица Майрико готова была терпеть и разлуку с домом, и суровость своего креффа, и строгое послушание. Все готова была терпеть! Лишь бы раскрыть тайны земли и трав, лишь бы постичь глубину своего Дара. Лишь бы лечить людей.
Давно — три зимы назад — у Айлиши был брат. Старшой. Единственный. Девятнадцать было Люту, когда он вернулся со своей последней охоты с безобразной рваной раной на руке. Волк, который его разодрал, так и скрылся в чаще, унося в боку сломанный нож.
Лют умирал долго — несколько седмиц. Орсана говорила — не волк парня укусил, а оборотень, но то было глупостью — днем Ходящие В Ночи спят и не ищут поживы. Но против страшной раны не помогали ни отвары, ни настои, ни заговоры. Сестра сидела возле ложа брата, гладила того по горячему потному лбу. Лишь в эти мгновенья становилось ему, будто бы легче и взгляд яснел. Но впусте. В жилу парень не пошел.
Отец, отчаявшись, заколол единственного теленка. Чистой кровью безгрешного животного кропили парня и тын поселения, прося светлых богов отвести злые чары. Но, то ли боги не услышали мольбы, то ли теленок показался им слишком тощим… Лют умер. Лицом он был черен, а изувеченная рука смердела так, как не смердят и трое суток пролежавшие на жаре мертвецы.
Упокаивал брата старый колдун — вкладывал в искусанные посиневшие уста ясеневый оберег, подвязывал подбородок тряпицей, творил заклинания. Айлиша смотрела на это и об одном только думала — если бы она умела лечить, знала, что нужно делать, Лют был бы жив… А еще поняла с ужасом, обмирая сердцем — сколько вот таких Лютов хоронят из году в год по другим деревням и весям? Сколькие жены, матери, дочери заходятся от горьких слез. И помочь им некому. Стало в тот миг девушке горько-горько. И такой гнев разгорелся в груди, что сама себе удивилась.
Оттого-то теперь в Цитадели она столь упрямо училась грамоте, письму и счету. Оттого вставала затемно, раньше своих друзей и читала старые свитки, царапала писалом по бересте сложные названия незнакомых трав, которые не могла затвердить с первого раза. Потом носила эти записки в холщовом мешочке и, едва выдавался свободный миг, перечитывала, шевеля губами.
Но все это не тяготило будущую лекарку. Учиться было интересно. Иным, чтобы запомнить заговор несколько оборотов требовалось, а ей — только раз услышать. И сборы делала она быстрее прочих, и травы смешивала без подсказок, не ошибаясь, не путаясь.
Оттого и Майрико выделяла ученицу из прочих — раньше всех дала Айлише одеяние целителя и вот уже стала брать с собой на лекарственную делянку, разбитую у подножья башни. Ох и отличалась эта делянка от той, что обихаживала старая Орсана. Ни одного оберега светлых богов не нашла здесь Айлиша. Ни одна ладанка с молитвенным наговором не раскачивалась на ветках, отгоняя стороннее зло. Даже пчелы не залетали сюда! Однако же, несмотря на все, травы тут росли на диво густо, а цвели буйно, дурманя терпким ароматом. Как же так-то?
Наставница в ответ на это ответила:
— Рано тебе еще все секреты наши знать, вот пройдешь посвящение, покажешь, чего стоишь, тогда и знания перенимать допущу.
Девушка в душе только ахнула — стало быть, наука ее и не начиналась доселе? И сердце сладко сжалось от предвкушения. Скорей бы!
До глубокой осени будущая целительница пропадала то на делянке, то в лесу близ Цитадели. Иногда уж даже казалось, сами травы узнают ее, льнут к рукам, будто ласкаясь. Ни колючий шиповник, ни злая крапива, ни острый осот не чинили ей боли, не оставляли ни царапин, ни волдырей, ни порезов.
