Это была Оля.
— Привет, Серёжа, ты ещё не спишь?
— Собираюсь уже.
— А что, папа ещё не пришёл?
— Нет. А разве он не у тебя?
— Он ушёл два часа назад. Ну ладно, Серёженька, ты не волнуйся и ложись спать. Наверное, он зашёл к кому-нибудь в гости и задержался. Спи. Он скоро приёт.
Серёжка нисколько не волновался. Его отец был самым сильным, самым умным и вообще — самым-самым-самым, что могло случиться с таким человеком в его родном городе? А потому он потушил свет и спокойно улегся под одеяло.
Но заснуть ему не удалось. Через полчаса, когда он только-только начал дремать, телефон зазвонил вновь. Это опять была Оля, очень возбужденная, голос ее прерывался всхлипами.
— Сереженька, миленький! Я сейчас к тебе приеду, ты только не бойся!
Он ничего не мог понять. Зачем она приедет? Чего он должен бояться? И почему она плачет?
Где папка? Что с ним случилось?
Ему стало страшновато. Может быть, именно это Оля и имела в виду?
— Что? — с хрипотцой спросил он. — Почему?
— Твоего папу увезли в больницу. Наверное, сейчас ему уже делают операцию.
Операцию? Что еще за операцию?
Единственное слово, которое крутилось у него в голове, было почему-то «аппендицит». Сережка всегда испытывал страх перед тем, что его когда-нибудь, в самый неожиданный момент, может скрутить приступ аппендицита, как однажды это случилось с дядей Вовой Ферапонтовым, когда они все вместе отдыхали за городом, на речке. Но отцу его вырезали еще в седьмом классе, а два аппендицита у одного человека не бывает.
Что же случилось?
— А что случилось? — спросил он у Оли.
Она уже не просто всхлипывала, а рыдала, но от этого Серёжка почему-то почувствовал себя увереннее — пусть женщина плачет, он — мужчина, он не должен плакать.
— На твоего папу напали хулиганы, — снова рыдания. — У них был нож.
Хулиганы? Ну, это не страшно. Папка не раз имел с ними дело, и всегда им доставалось от него. А местные хулиганы вообще уважали его и старались не конфликтовать.
— Сейчас я приеду к тебе. А утром мы сходим с тобой к нему в больницу. Хорошо?
Утром в больнице усатый врач сказал им страшную весть — отца больше нет. Он умер через несколько минут после того, как его положили на операционный стол, умер, так и не придя в сознание.
Умер?.. Серёжка не мог осознать до конца это слово. А когда понял, почувствовал, как невыносимо жарко стало в его груди и подступила тошнота.
Умер!
Борясь с тошнотой, он безотчетно бросился бежать по больничному коридору.
— Серёжа, постой! Подожди, Серёженька!
Оля догнала его, схватила за руку, пытаясь что-то объяснить, говорила, кажется, что убийцы арестованы, сидят в камере и их обязательно скоро накажут, но он не слушал её. Вырвавшись, скатился по лестнице и, вылетев из больницы, бежал до самого дома. Иногда он останавливался, чтобы унять колики в боку, проходил сотню метров шагом, а потом снова припускал.
Дома Серёжа, не раздеваясь, упал на кровать и целый час лежал, уткнувшись лицом в подушку. Он ни о чём не думал. Ему хотелось проснуться, как всегда, съесть приготовленную отцом яичницу и отправиться в школу, забыв о страшном сне, который приснился ему этой ночью.
Приподнимая лицо с подушки, он в очередной раз убеждался, что это не сон и отца он уже никогда не увидит.
Потом Серёжа наконец заплакал. Плача, он снял пальто, скинул сапоги и, уронив шапку на пол, подошел к папиному сейфу, в котором хранились охотничье ружье и патроны.
Дёрнул за ручку. Закрыто. Ну правильно, зачем же в таком случае нужен сейф? Но он знал, где находится ключ. Последний раз папа его оставил в своей штормовке, в кармане под клапаном. Это было осенью, когда он последний раз ездил на охоту.
Порывшись в шкафу, Сережа достал из штормовки ключ и отпер сейф. Плакать он не переставал и даже не пытался бороться со слезами, попросту не замечая их.
Аккуратно достав из чехла ружьё и прихватив с собой коробку патронов двенадцатого калибра, он отнёс всё на кухню. Там, порывшись в шкафчике, достал ножовку и, вытирая кулаком слёзы, отпилил у ружья приклад. Затем отрезал стволы по самое цевьё и вдруг перестал плакать. Серёжа почувствовал себя сильным и совсем взрослым. Сломав ружье пополам и вогнав патроны, он прицелился в солонку на столе.
— Все умрут, — проговорил он сквозь зубы. — Я вас всех убью.
* * *
Это случилось в первый день суда над убийцами его отца. Все вокруг него было в густом тумане, и только одна-единственная мысль слегка облегчала ему жизнь: убийц он накажет собственными руками. Все остальное проплывало мимо него, словно и не касалось.
Серёжу совершенно не трогала жалость учителей в школе, участие соседей. Когда выяснилось, что единственную и самую близкую родственницу, родную мать, отыскать нельзя, Оля подала заявление на его усыновление. Но и это его не тронуло.
Он ни с кем не разговаривал. Вернувшись из школы, закрывался в квартире, доставал из-под кровати обрез, клал перед собой и мечтал, как убьет из него тех подонков, всех четверых.
Он даже научился быстро перезаряжать ружьё, потому что двумя патронами четверых человек убить трудно, а долго возиться с перезарядкой ему не дадут.
Однако всё получилось немного не так, как он рассчитывал.
В тот день Серёжа не пошёл в школу, да никто из учителей не поставил бы ему в упрек то, что он так поступил. Он чувствовал себя так, словно в дремучем лесу забрёл в густой туман и заблудился.
Суд начинался в девять часов утра, но Серёжа не спешил. Он знал, что успеет. Пришив к подкладке пальто специальные петли, в которые можно было незаметно прицепить обрез, он заварил свежего чая, налил себе полную кружку и с удовольствием выпил. Потом крякнул — точно так же, как это делал отец.
— Пора, — потер он руки.
В переполненном троллейбусе Серёжа добрался до суда. Поднялся по мраморным ступеням. В широких коридорах было тихо, и только из зала доносились голоса. На него никто не обращал внимания.
Он с трудом приоткрыл тяжелую отполированную дверь и вошел в зал. Молодой милиционер у входа покосился на него, но ничего не сказал.
И тогда он двинулся вперед, между зрительскими рядами. Пришло много незнакомых людей. Но были и знакомые. Вон Оля сидит впереди. Дядя Вова Ферапонтов. И его жена с ним. Соседи. Много соседей. И все уже заметили его, смотрят на него недоуменно.
А он идет не останавливаясь. В ушах сплошной гул. Судья тоже увидела его и смотрит вопросительно сквозь стекла очков. Седой мужчина в черном костюме, стоящий около судьи, адвокат какой-нибудь, тоже повернулся.
А вот и эти скоты. Бритые наголо, сидят на скамье подсудимых понурившись, по бокам стоят крепкие милиционеры. Все до единого смотрят на него.
Но ему всё равно. У них своё дело, у него — своё.
На ходу Серёжа расстегнул пальто. Отточенным движением выдернул из петель обрез. Милиционеры словно окаменели.
Кажется, пора. Не промазать бы.
Серёжа поднял обрез и, почти не целясь, выстрелил в крайнего подонка.
Поручень деревянного ограждения перед ним подлетел кверху, вздыбился фонтанчик измельченной трухи, и деревяшка со стуком упала на пол.
«Мимо», — подумал Серёжа с отчаянием.
И снова выстрелил.
Один из подонков рухнул на пол, в стену шлепнулся сгусток крови.
«Кажется, есть один!»
Переломив ружье, Сережа вытащил гильзы (единственное, что он слышал в глубокой тишине, это звонкий стук, с каким они упали на пол и закатились под стол адвоката) и даже успел вынуть из кармана патрон, но больше ему ничего не дали сделать.
Первыми опомнились конвойные милиционеры. Сзади к нему тоже кинулись — кажется, это были Оля и дядя Вова Ферапонтов. А сбоку на него летел седой мужчина в черном костюме.
Его схватили, отобрали ружьё, но он этого уже не помнил, будучи вне себя.
— Я все равно убью их! — кричал Серёжа, вырываясь. — Я их убью!
Сердце больно пульсировало где-то в затылке. Потом он увидел, как по его рукам стекает поток алой крови; растопырив ладони и словно обезумев, он уставился на слипающиеся пальцы.
Кровь хлестала у него из носа. Ему вдруг стало страшно. Это последнее, что он помнил, после чего впал в беспамятство…
* * *
Заря понемногу собиралась с силами, слегка размыв морской водой ночную темень, и «Рылеев» был теперь не просто чёрной кляксой на темном фоне. Стало видно, что это действительно красавец лайнер, услугами которого не стыдно было бы воспользоваться тугим кошелькам. Он стоял на том же месте, не пройдя, за ночь ни единой мили.
Это почему-то никого не интересовало. Да и некому было интересоваться — большинство пассажиров уже спали, лишь немногие продолжали бодрствовать, но, накачанные спиртным, вряд ли осознавали действительность.
И только в одной каюте все еще вели разговор, начатый пару часов назад!
