Валенсуэла делал паузы, я переводила. Выпив воды, он продолжал:
– СНТ и ФАИ всерьез готовятся к вооруженной борьбе против коммунистов и социалистов. Они насильственно проводят коллективизацию в сельском хозяйстве. Захватывают предприятия и вывешивают на них свои черно-красные флаги. И захваченными ими предприятия не работают на оборону и, по сути, являются потерянными для республики.
– Пробовали безобразничать анархисты и у нас, – вставил Арока, – но мы их утихомирили.
Встреча с Валенсуэлой невольно вызвала у меня воспоминания о работе в Международной ленинской школе при Коминтерне, куда ЦК ВКП(б) направил меня в 1935 г., после окончания Ленинградского восточного института. Работала я переводчицей в секторе «Л», где учились испанцы, португальцы и латиноамериканцы. Работать было очень сложно. В институте преподаватели говорили с нами медленно, а испанцы, особенно баски, говорили так быстро, как очереди из пулемета, и концы фраз точно глотали. Латиноамериканцы говорили, к счастью, медленней испанцев.
Транспорта не было. Ездили только на общем транспорте. Особенно сложно было возить группы зимой на экскурсии, в театры и кино. Одеты слушатели были в наши зимние ватные черные пальто, на голове – шапки-ушанки. На родине они привыкли ходить в легкой одежде, а тут в тяжелой зимней одежде они становились неповоротливыми как медвежата. Русского языка не знали. Пока они все зайдут в трамвай, я стою у передней площадки и слежу, чтобы все сели, и, как войдет в вагон последний, говорю водителю: «Можно отправлять».
Не знали мы иногда покоя и ночью. Частенько приходилось вставать ночью и принимать меры по оказанию медицинской помощи внезапно заболевшим слушателям. Хорошо, что поликлиника была близко от нашего общежития.
Все собрания и лекции по общим вопросам проходили на Волхонке. Каждый переводчик сажал своих подопечных в одно место, чтобы удобней было переводить. Зал был большой, народу много, каждый переводчик говорит громко, и получалось со стороны, как на шумном восточном базаре. Одни переводили на испанский, другие на английский или немецкий, а Нора Чегодаева (моя хорошая знакомая) – и на другие романские языки.
Перед слушателями не раз выступали Г. Димитров, Коларов, Вильгельм Пик, Пальмиро Тольятти, Надежда Константиновна Крупская и Мария Ильинична Ульянова и другие советские и иностранные товарищи. Надо было иметь оловянное горло и здоровые легкие, – целый час так «говорить», чтобы тебя не заглушили другие.
Советские люди с уважением относились к нашим иностранным друзьям. В Днепропетровске был однажды такой случай. Несколько переводчиц в парке перешагнули через ограждения и сели на скамейку. Это заметил милиционер, сердито засвистел и направился к ним. Мы разговаривали по-испански. Милиционер, услышав наш разговор, сказал, что так переходить нельзя, потом это показал жестами и, козырнув, убрал штрафные талоны и отошел от нас, думая, что мы иностранцы.
При загородных экскурсиях, когда нам приходилось останавливаться в гостиницах, были случаи, когда нас тоже считали за иностранок и удивлялись, что мы так хорошо можем разговаривать по-русски.
На этом ужине был и еще один бывший слушатель Международной ленинской школы – Мартинес. Теперь он подтрунивал надо мною.
– Луиза! Вас не зря в Днепропетровске приняли за испанку. Вы действительно так говорите по-испански, что вполне можете себя выдать за валенсианку.
За ужином много говорили о Советском Союзе.
– А помнишь, Анна, как в 1935 году, будучи на практике на Днепропетровщине, в деревне Хортица, мы молотили пшеницу? – спросил Мартинес.
– Как же, помню! У всех в волосах было столько пыли и мякины, что превратились в дикобразов.
– Ну и поездка была! – продолжал Валенсуэла, – Днепрогэс! Замечательно! Неповторимо! Кто на Днепрогэсе не бывал, тот и чуда не видал! – произнес мой собеседник и стал рассказывать, уже в который раз, о гиганте советской индустрии, о больших заводах в Запорожье и Днепропетровске. Это мощь, это сила!
– Да! – ответил Кольман, добавив: – У нас есть все, чтобы дать немедленно решительный отпор всяким агрессорам: есть и промышленность, и хорошо вооруженная и обученная Красная Армия. Ее мощь растет из года в год, а военачальники и командиры имеют и опыт гражданской войны, и нужную подготовку.
– О, да! Ваши пушки, самолеты и танки лучше немецких и итальянских! – восторгался Валенсуэла.
Я заметила, как испанские товарищи тепло и внимательно относились к советскому советнику на Южном фронте – Вильгельму Ивановичу Кольману.
– Очень хороший, энергичный товарищ, – сказал мне Валенсуэла. – Жалко, что я плохо говорю по-русски, а товарищ Кольман вовсе не говорит по-испански.
Кольман, видимо, понял, что разговор идет о нем.
– Что это вы меня склоняете? – спросил он.
– Валенсуэла с похвалой говорит о вашей работе.
Вскоре после прибытия в Хаен состоялось общее собрание отряда, на котором присутствовал и товарищ Валенсуэла.
Тогда многие иностранцы еще плохо знали испанский и в каждой группе один из них, лучше других понимавший его, переводил остальным.
Прошло более 40 лет, как я покинула Хаен, но и сейчас мысленным взором хорошо вижу небольшой город, окруженный садами и оливковыми рощами, приютившийся у склона горы, из-за которой не раз вылетали фашистские стервятники, обрушивая бомбы на мирных жителей.
В Хаене Рудольфо опять начал все сначала. С раннего утра до позднего вечера занимался подготовкой нового пополнения, налаживал производство мин, гранат. Правда, теперь у него были помощники – это ученики первого набора, прошедшие солидный курс обучения. Некоторые из них побывали в тылу врага под Теруэлем. Мне было поручено заниматься материальным обеспечением, связью с провинциальным комитетом партии. Это было довольно трудно, так как у нас уже было больше ста человек, а на довольствии мы нигде не состояли и жили благодаря заботам Хаенского комитета партии.
Партизаны действуют
Дней через десять Рудольфо с одной группой уехал для действий в тылу врага под Гранадой, а Доминго Унгрия с другой – в Вилла Нуэва де Кордова.
Вопреки моему желанию, Рудольфо оставил меня в Хаене, где было человек 40 обучающихся.
Иван Гранде уехал с Рудольфо, а Иван Хариш оставался в Хаене.
– Не горюй, Луиза, мы еще свое возьмем, – сказал мне Хариш за ужином.
Группы Доминго и Рудольфо изучали обстановку и готовили диверсии.
Доложив первые полученные от Доминго данные об обстановке в тылу врага, я задержалась у полковника Кольмана.
У него был маленький штаб: два переводчика, радиостанция, радист Николай Иванович Миронов, всегда довольный и весело улыбающийся, с фотоаппаратом, готовым щелкнуть в любой момент. На пару с ним работал шифровальщик Иван Алексеевич Гарбар – высокий, внешне замкнутый. Видимо, сказывалась его специальность: «всегда все секретно».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
