Мне нравится близость моря, если бы только от этого у меня не вились так волосы. Каждый вечер, перед тем как коляска отвозит нас на виллу «Эжени», я вынуждена их разглаживать, а это, признаюсь, тягостное занятие. В этом замечательном жилище, выстроенном императором специально для нее, нас ожидает императрица. (Я знаю, что вы следите за модой, и совершенно уверена, что вы пришли бы в восторг от платьев сказочной красоты, в которых появляются дамы на этих великолепных вечерах. Жаль только, что кринолины становятся все обширнее и все менее и менее удобно проводить праздники в таких нарядах.)
Как мило с вашей стороны беспокоиться о здоровье моих девочек. Так вот, Аполлина и Беренис здесь просто счастливы. Но я им не позволяю подходить близко к морю, так как волны очень значительные. (На днях стало известно, что в Гетари утонул молодой человек, унесенный в море течением. Такая трагедия.)
В начале недели я водила девочек и их гувернантку на интересное светское событие. Погода была грозовая, шел дождь, но это никого не смущало. Большая толпа собралась на пляже возле порта, ожидая появления императора. Над самым портом и его предательскими водами, которые поглотили столько кораблей, выступает из бурного моря огромная темная скала. На ее вершине, по желанию императора, была установлена большая белая статуя Богородицы, чтобы направлять тех, кто ищет в море дорогу к берегу. Под гром аплодисментов император и его супруга первыми вступили на длинный мостик, сделанный из дерева и металла, который соединяет скалу с берегом. Мы поспешили за ними, и малышки были поражены вздувающимися волнами, которые разбивались о скалы. Я подняла глаза на белый лик Богородицы, которая стояла наверху, оборотившись на запад, в сторону Америк, открытая всем ветрам. Сколько еще лет, подумала я, будет она противостоять страшным бурям, ураганам и непогоде?
Передайте мои наилучшие приветы Александрине и Блезу. Я вернусь в конце сезона и от всего сердца надеюсь получить до отъезда еще одно письмо от вас.
Луиза Эглантина де Вресс ***
Я вновь ощутила прикосновение ледяной руки и чужое дыхание на своем лице. Мои попытки его оттолкнуть, яростные удары ногами и беспорядочные движения руками, мой подавленный крик, когда грязная ладонь закрыла мне рот. Те ужасные мгновения, в которые я поняла, что сопротивляться бесполезно и что он добьется желаемого. У меня есть только один способ бороться с этим кошмаром — написать вам все. Я так измучена, любовь моя. Я хочу, чтобы наступил конец. И я знаю, что он близок. Однако необходимо еще многое вам рассказать. Нужно привести свои мысли в порядок. И я боюсь, что только увеличу ваше смущение. Мои силы на исходе. Я слишком стара, чтобы жить в таких условиях. Но вы-то знаете, что ничто и никогда не заставит меня покинуть этот дом.
Сейчас я чувствую себя немного лучше. Несколько часов сна, как бы коротки они ни были, вернули мне силы. Настало время рассказать вам о моей борьбе против префекта, о том, что я предприняла. Я хочу рассказать вам о том, что я попыталась сделать, чтобы спасти наш дом. Год тому назад, когда пришло это письмо, я заметила, что соседи реагировали на него по-разному. Только мадам Паккар, доктор Нонан и я решили продолжать борьбу.
В прошлом году, несмотря на успех Всемирной выставки, ветер стал менять направленно. Ореол славы префекта значительно поблек. За пятнадцать лет ужасных разрушений неудовольствие парижан сильно возросло. Я читала в прессе безжалостные статьи о префекте крайне ядовитых авторов Пикара[11] и Ферри.[12] Казалось, всех интересует, как финансируются эти преобразования, и тревожит размах работ. На каком основании господин префект сровнял с землей остров Сите или развязал массированное разрушение Латинского квартала? Как удается ему финансировать эти работы? И потом, понимаете ли, в самый разгар этой бури префект совершил два ложных шага, которые, возможно, отразились на его репутации. Будущее покажет, так ли это.
Первая ошибка касалась нашего Люксембургского сада. (Мой горячо любимый, как бы вас все это возмутило! Я легко могу себе представить вашу реакцию, если бы за чашкой утреннего кофе вы прочли в газете зловещий декрет, написанный как ультиматум.) Был холодный ноябрьский день, и пока я проглядывала газетные новости, Жермена разводила огонь в камине. Люксембургский сад будет урезан на десять гектаров, чтобы улучшить движение по улице Бонапарта и улице Феру. Прекрасный питомник в южной части садов будет уменьшен в силу тех же причин. Я поспешно вскочила, чем вызвала удивление Жермены, и бросилась вниз, к моей цветочнице. Александрина ожидала в это время важную поставку.
— Не вздумайте сказать, что вы и сейчас согласны с префектом, — недовольно проворчала я, сунув газету ей под нос.
Я была в такой ярости, что едва не топала ногами. По мере чтения статьи Александрина менялась в лице. Она ведь горячо любила природу.
— О, это ужасно! — воскликнула она.
В тот день, несмотря на холод, недовольные собрались возле ворот сада в начале улицы Феру. Я тоже пришла туда вместе с Александриной и месье Замаретти. Очень быстро собралась настоящая толпа, и потребовалось присутствие жандармов для сохранения общественного порядка. Студенты скандировали: «Люксембургский сад должен жить!» Среди присутствующих лихорадочно распространялись петиции. Неловко, не снимая перчаток, я подписала, кажется, три петиции. Нас воодушевляло, что парижане всех возрастов и всех сословий собрались на защиту своего сада. Возле меня одна элегантно одетая дама обсуждала событие с каким-то лавочником. Мадам Паккар вместе со служащими гостиницы тоже были здесь. Мадемуазель Вазембер пришла под руку с двумя кавалерами. И издалека я заметила прелестную баронессу де Вресс и ее супруга. Их дочки шли в сопровождении гувернантки.
Теперь улица Вожирар была черна от народа. Как, скажите на милость, мы вернемся назад? К счастью, рядом с Александриной и месье Замаретти я была в безопасности. Все, кто был не согласен с префектом, пришли туда. Какое прекрасное чувство! Он услышит о нас завтра утром, когда вместе со своей командой будет просматривать газеты в поисках своего имени, потому что ходила молва, что это его первое занятие по утрам. Он услышит о нас, когда у него на столе начнут скапливаться наши петиции. Как он тогда посмеет урезать наш сад? С этим местом, с его дворцом, фонтанами, большим бассейном, статуями и цветниками нас связывают совершенно особые, личные узы. Этот мирный сад являлся символом нашего детства, нашей памяти. Мы слишком долго потакали ненасытным амбициям префекта. На этот раз мы воспротивимся. Мы не позволим ему прикоснуться к Люксембургскому саду.
Несколько дней подряд там собиралась все более многочисленная толпа. Все множились петиции, и в газетах появлялись статьи, жестко критикующие префекта. Студенты подняли бунт, сам император был вынужден столкнуться с толпой, когда он приехал, чтобы присутствовать на спектакле в театре «Одеон». Сама я этого не видела, но обо всем узнала от Александрины. Она сообщила мне, что император выглядел смущенным. Он, не снимая пальто, задержался на несколько минут на ступенях лестницы, послушал, что говорят люди, и с важным видом покачал головой.
Через несколько недель мы с Александриной прочли, что в декрет были внесены поправки, так как император приказал префекту пересмотреть намеченные планы. Мы были без ума от радости. Но — увы! Наше счастье длилось недолго. Сады все равно будут искалечены, но не столь драматично, как это предусматривалось ранее. Питомник был обречен. Наша победа была обманчивой. А потом, как только немного успокоилось дело, связанное с Люксембургским садом, возникло новое, еще более мерзкое. Я с трудом нахожу верные слова, чтобы рассказать вам об этом.
Верьте или не верьте, но отныне префект был одержим навязчивыми идеями, связанными со смертью. Он был убежден, что прах, образующийся при гниении трупов на парижских кладбищах, заражает воду. Из соображений санитарии, префект рассчитывал закрыть кладбища, расположенные в городской черте. Теперь надлежало перенести покойников в Мери-сюр-Уаз, возле Понтуаза, в тридцати километрах отсюда, на огромное кладбище, нечто вроде современного некрополя. Префект предусматривал траурные поезда, которые отправлялись бы со всех парижских вокзалов. Члены семьи должны сидеть рядом с гробом своего усопшего, который будет перезахоронен в Мери. Это было столь чудовищно, что сначала я не могла даже шевельнуться, чтобы спуститься показать газету Александрине. Я просто не могла двинуться с места. Я думала о вас, мои дорогие усопшие, о вас, о Батисте, о маменьке Одетте. Я видела себя едущей на ваши могилы в скорбном поезде, задрапированном черным крепом, заполненном людьми в трауре, факельщиками и священниками. Я думала, что разрыдаюсь. Вероятно, так и случилось. По правде говоря, не было нужды показывать статью Александрине. Она ее, конечно, уже прочла и считает, что префект прав. Она уповала на полную модернизацию водоснабжения и полагала, что хоронить умерших за пределами города правильно. А я была слишком расстроена, чтобы ей возражать. Где похоронены ее близкие? Убеждена, что не в Париже.
