— Нет, вам нельзя здесь больше оставаться, мадам Роза! Уже через сутки они разрушат дом! Это безумие — оставаться здесь, вы должны…
Ее глаза, в которых светился ум, были прикованы ко мне. Но я спокойно выдержала ее взгляд. Она словно искала ответа в моей душе, и, не произнося ни слова, я дала ей этот ответ. Тогда она разрыдалась. Я сжала ее в объятиях, и мы долго сидели так, пока не утихли ее рыдания. Успокоившись, она просто спросила;
— Почему?
Ее вопрос сбил меня с толку. Как ей объяснить? С чего начать? Нас окружала холодная сырая тишина. Мне казалось, что я прожила здесь всю жизнь и никогда уже не увижу дневного света. Который теперь час? Какая разница. Ночь словно остановилась. Волосы и одежда Александрины уже пропитались затхлым запахом кладовки.
Я прижимала ее к себе, и мне казалось, что это моя собственная дочь, что мы одной плоти и крови. Нами владело теплое чувство, мне кажется, любовь или какая-то глубокая нежность связывала меня с ней. Я чувствовала, что она невероятно близка мне. Едва ли не более близка, чем даже вы. Я могла ей поверить все свои невзгоды, потому что она бы поняла. Тяжело дыша, я начала объяснять, что в этом доме заключена вся моя жизнь, что каждая комната хранит историю, мою историю, вашу историю. С тех пор как вас не стало, мне так и не удалось заполнить пустоту вашего ухода. Ведь ваша болезнь нисколько не ослабила моей к вам любви, скорее наоборот.
История нашей любви вписалась во внутреннее пространство дома, в его живописную красоту. Он навсегда стал связующим нас звеном. Если я потеряю дом, я вторично потеряю вас. Раньше мне казалось, что этот дом будет жить вечно, что он всегда будет стоять на этом месте, безразличный к течению времени, к сражениям, так же как церковь. Я думала, этот дом переживет и вас и меня, что когда-то другие мальчики будут со смехом сбегать по лестнице, что другие девочки, тоненькие и темноволосые, будут уютно сидеть в кресле перед камином, что другие мужчины будут спокойно читать, сидя перед окном. Когда я думала о будущем, пыталась представить его, я всегда видела дом и ощущала его надежность. Год за годом я верила, что он сохранит тот же привычный запах, те же трещины на стенах, скрип ступеней, разошедшиеся плитки пола на кухне.
Я ошибалась. Дом обречен. И я ни за что его не покину. Александрина очень спокойно, ни разу не прервав, слушала меня. Пропало представление о времени, и мой голос продолжал звучать в полутьме как маяк, направляющий нас к грядущему дню. Я думаю, что через какое-то время она заснула, а потом заснула и я.
Когда я открыла глаза, здесь был Жильбер, я услышала, как он хозяйничает наверху, до нас донесся запах кофе. Александрина пошевелилась и что-то пробормотала. Я нежно отвела волосы с ее лица. Спящая в моих объятиях, она выглядела так молодо, ее кожа была свежей и розовой. Я недоумевала: почему ни один мужчина не нашел пути к ее сердцу? Чем, кроме цветов, заполнена ее жизнь, гадала я. Испытывает ли она одиночество? Она была таким загадочным созданием. Когда Александрина наконец проснулась, то сначала даже не поняла, где находится. Она не могла поверить, что спала здесь, рядом со мной. Я отвела ее наверх, где Жильбер уже приготовил кофе. Она посмотрела на него и покачала головой. Потом вспомнила наш ночной разговор, и ее лицо смягчилось. Она взяла меня за руку и крепко ее сжала с выражением горячей мольбы. Но я не уступила и покачала головой.
И вдруг ее лицо зарделось, она вцепилась мне в плечи и начала сильно трясти.
— Вы не можете так поступить! Вы не можете так поступить, мадам Роза!
Она выкрикивала эти слова, заливаясь слезами. Я попыталась ее успокоить, но она ничего не слушала. Лицо исказилось. Ее нельзя было узнать. Жильбер вскочил, опрокинув кофе, и решительно оттащил ее от меня.
— А что же будет с теми, кто тревожится за вас, кому вы так нужны? — хрипло спросила она, глубоко дыша и всеми силами пытаясь освободиться. — Мадам Роза, что я буду без вас делать? Как вы можете вот так меня бросить? Разве вы не видите, как эгоистично ваше решение? Вы мне нужны, мадам Роза, вы мне нужны, как дождь цветам. Вы мне так дороги, разве вы этого не видите?
Ее горе глубоко меня тронуло. Я никогда не видела ее в таком состоянии. В течение десяти лет Александрина была воплощением властной и уверенной в себе женщины. Она умела заставить себя уважать. Никто не мог взять над ней верх. И вот она рыдает, лицо исказилось от горя, руки тянутся ко мне. И как это я могу на это решиться, продолжала она, как я могу быть такой жестокой, такой бессердечной? Разве мне не понятно, что я для нее как мать, что я ее единственный друг?
Я слушала. Я слушала и тоже молча плакала, не смея на нее взглянуть. Слезы струились по моим щекам.
— Вы могли бы жить со мной, — в изнеможении простонала она. — Я заботилась бы о вас, всегда бы защищала, вам ведь хорошо известно, что я бы для вас все сделала. И вы никогда не были бы в одиночестве. Вы больше никогда не были бы в одиночестве.
Вдруг мы подскочили, услышав рык Жильбера.
— Ну хватит, мадемуазель! — отрезал он.
Александрина гневно повернулась к нему. Он с усмешкой смерил ее взглядом, поглаживая свою черную бороду.
— О мадам Розе забочусь я. Она не одна.
Александрина презрительно откинула голову назад. Я была рада, что к ней вернулось немного живости.
— Вы? — насмешливо спросила она.
— Да, я, — подтвердил он, выпрямляясь во весь свой рост.
— Но вы, конечно, согласитесь, месье, что решение мадам Розы остаться в доме — это чистое безумие.
Он, как обычно, пожал плечами:
— Это решать мадам Розе. Только ей.
— Если вы так считаете, то, значит, мы по-разному относимся к мадам Розе.
С угрожающим видом он взял ее за руку.
— Да что вы знаете о чувствах? — огрызнулся он. — Барышня, которая всегда спит в чистой постели, которая никогда не голодала, приличная барышня, уткнувшаяся хорошеньким носиком в цветочные лепестки. Что вы знаете о любви, о страдании и о горе? Что вам известно о жизни и смерти? Скажите-ка мне.
— О, отпустите меня, — простонала она, вырываясь из его хватки.
Она ушла в другой конец кухни и повернулась к нам спиной.
Наступило долгое молчание. Я поочередно смотрела на них, на этих странных людей, занявших такое большое место в моей жизни. Я не знала их прошлого, тайных сторон их жизни, но вместе с тем они казались мне удивительно похожими своим одиночеством, своим поведением, даже одеждой. Высокие, худые, всегда в черном, с бледными лицами, со спутанными темными волосами. Этот сердитый блеск в глазах. Эти незримые душевные раны. Почему хромает Жильбер? Где он родился, в какой семье, какова история его жизни? Почему Александрина всегда одна? Почему она никогда ничего о себе не рассказывает? Я, видно, уже никогда этого не узнаю.
Я протянула руки им обоим. Их ладони были холодными и сухими.
— Прошу вас, не ссорьтесь, — медленно сказала я. — Вы оба так много значите для меня в эти последние минуты.
Они молча покачали головой, отводя взгляд.
Между тем занимался день, бледный и пронзительно-холодный. К моему удивлению, Жильбер протянул мне меховую шапку и манто, которые я носила в ту ночь, когда он водил меня по нашему кварталу.
— Наденьте, мадам Роза. И вы, мадемуазель, сходите за своим манто. Оденьтесь потеплее.
— Куда же мы пойдем? — осведомилась я.
— Недалеко. И всего на часок. Но нужно поторопиться. Положитесь на меня. Вам понравится. И вам тоже, мадемуазель.
Александрина покорно подчинилась. Я думаю, что она была слишком усталой и расстроенной, чтобы протестовать.
Снаружи солнце сияло как редкостная драгоценность, низко подвешенная на белесом небе. Мороз был таким сильным, что при каждом вдохе я чувствовала, как он разрывает мои легкие. Я не могла вынести вида полуразрушенной улицы Хильдеберта, а потому шла не подымая глаз. Сильно хромая, Жильбер быстро повел нас по пустынной улице Бонапарта. Там не было ни прохожих, ни фиакров. Бледный свет и ледяной воздух, казалось, удушили все живое. Куда он нас вел? Мы продолжали путь. Я цеплялась за руку Александрины, которая дрожала всем телом.
Мы пришли на берег, где нас ожидало потрясающее зрелище. Вы помните ту суровую зиму, как раз перед рождением Виолетты, когда мы пришли на берег между мостом Искусств и Новым мостом посмотреть, как проплывают огромные льдины? В этот раз мороз был таким жестоким, что замерзла вся река. Жильбер довел нас до набережной, где стояли две баржи, скованные льдом. Я колебалась, хотела отступить, но Жильбер повторил, чтобы мы доверились ему. И я послушалась.
Река была покрыта серым ледяным панцирем, толстым и неровным. Насколько хватало взгляда, люди шли по Сене в сторону острова Сите. С лаем носилась какая-то собака, она скакала, прыгала и скользила. Жильбер предупредил, чтобы я была очень осторожна. Александрина в восторге бежала впереди, громко вскрикивая, как ребенок. Мы дошли до середины реки. Я угадывала, что подо льдом несутся темные воды. По временам раздавался громкий треск, который меня пугал. Жильбер снова сказал, что нечего бояться. При таком морозе лед не менее метра толщиной, заверил он.
