Не уверен, был ли очередной бросок очередным бегством от общественного мнения, помню только, что жизнь и на железнодорожной станции в ее морально-психологическом смысле не вплотную приближалась к идиллической. Мама хотя и все больше примирялась с судьбой, но ее внутренние резервы еще отнюдь не были исчерпаны, в связи с чем, наверное, папа однажды попытался предпринять суицид. Проще говоря, хотел удавиться. Для исполнения чего, прихватив веревку, среди ночи отправился в сарайку. Не думаю, что он имел абсолютно серьезные намерения — уж больно жизнелюбивым и лишенным всякого намека на меланхолию был мой отец, — но как знать, доверчивая бабушка, во всяком случае, причитая, ринулась следом, ибо ненавидеть кого бы то ни было физически не могла. И спасла зятя. Как минимум, от всеобщего презрения. Хотя от молвы, конечно же, спасти не смогла.
Так мы в самом конце лета очутились в Арамили, которую я, угробивший здесь сорок два года жизни и окончательно облюбовавший как место последнего успокоения, считаю малой родиной. А с какого-то времени все чаще — и большой.
В отличие от прежнего местожительства новое встретило нас более чем равнодушно. Тут никто не разбежался давать нам сразу отдельную квартиру в новом доме, для начала предложили пожить в традиционной российской избе, что было вообще-то нам не в новинку, да только изба попалась настолько изувеченная временем, что уже никак не могла обходиться без довольно внушительных костылей, на которых и висела безвольно всей массой, глядя безрадостно маленькими кривоватыми окошками.
Картина была настолько впечатляющей, что мама даже не зашла взглянуть на внутреннее убранство, а сразу кинулась искать в незнакомом населенном пункте хоть какое-нибудь пристанище и на любых условиях. И нашла. В буквальном смысле — угол. И только на самое первое время.
И мы действительно просидели в этом углу месяца два, не больше. Благо, уходящее лето еще баловало прощальным теплом — как-никак это ж почти самый юг области, — и мы между делами, в свободное от поисков квартиры время даже успели на всю грядущую зиму груздей насолить…
Во народ — жить негде, а груздей насолили!
И дали-таки нам к зиме другую хижину — на сей раз, наоборот, новейшую. И даже слишком — потому что опять были неоштукатурены стены. Да помимо этого еще и проконопачены кое-как.
Куда подевались хозяева хижины — не знаю, может, сдав ее в аренду поссовету, завербовались на большие заработки, чтоб потом достойно завершить строительство, может, в тюрьму сели за хищение стройматериала, может, померли скоропостижно.
А зато нашлось место и нам, и соленым груздям, и пожиткам нашим жалким — власть, ставшая давно уж родной, не кинула на произвол приближающихся морозов семью ветерана второй мировой.
С первого сентября отец взялся за старое — начал преподавать свою бесконечную географию, мама тоже не придумала ничего лучшего — подалась воспитателем в детсад, пока где-нибудь как-нибудь не освободится более комфортное место заведующей, благо детских садиков было уже тогда в Арамили изрядно — сейчас-то и половины не осталось.
Однако рабочие места родителей были на непривычном удалении от нашего жилища. Маме-то все нипочем, она здоровая, а вот отцу несладко пришлось. И Надежде, сестре моей, соответственно. А вот для меня поблизости начальная школка нашлась. Правда, пришлось мне самому в нее и устраиваться. То есть, скорей всего, без родителей не обошлось, но я запомнил так: дали мне первого сентября портфель и сказали примерно то же самое, что сказал некогда хрестоматийный дед Каширин своему внуку.
И я, как тот великий внук, тоже «пошел в люди», отдался, так сказать, в ученье…
А изба-то новая такая холодная оказалась — ужас! Да еще у нас с дровами напряженка вышла — отцу, как учителю, всегда бесплатное топливо полагалось, а вдруг, когда уж холода начались, сказали — нет, у нас же поселок городского типа, а не сельского, сами покупайте.
И трата не бог весть какая, но известное дело, если надо срочно, то всегда что-нибудь не слава Богу…
К тем временам относится мой первый серьезный контакт с алкоголем, тогда как предыдущие контакты были робкими касаниями. Мама так спешила меня обогреть после школы, что напоила брагой допьяна. Я даже песни пел, а под конец облевался весь…
К счастью, маяться нам в той хижине пришлось лишь до Нового года. И следовательно, учиться мне в маленькой школке досталось только две первые четверти, и ничем мне она не запомнилась, разве только тем, что была там одна такая противная девка, которая сидела в классе позади меня и то и дело, прямо среди урока, лупила меня по башке толстой «Родной речью», потому что я, видите ли, очень вертелся и мешал ей упорно овладевать знаниями, а учительница эту тварь молчаливо или даже вслух поощряла.
И состоялся еще один переезд — освободились две комнаты в коммуналке двухэтажного деревянного сооружения — внешне точно такого же, какое было у нас в Карпунино, но внутри распланированного совершенно иначе и оштукатуренного, и с действующим «урыльником».
Новое обиталище встретило и потрясло меня совершенно неведомым до сих пор запахом — я же отсутствовал тогда, когда моя семья держала дома новорожденных телков, — но еще с коммунальной кухни тянуло керосиновым духом.
Впрочем, не могу утверждать, что данный «букет» мне категорически не понравился, как не могу утверждать и обратного. Помню только — ощущение некоей особой новизны. Некоей радикальной перемены в жизни…
Лишь много позже я понял, в чем состояла суть ощущения. Мы переставали быть деревенскими обитателями, и нам предстояло стать, нет, не горожанами, конечно, но обитателями особого промежуточного да к тому же коммунального мира. Мы и раньше могли бы начать дрейф в ту сторону, однако автономное житье покуда предоставляло нам льготу хранить излюбленный уклад. А тут — хочешь, не хочешь…
Тем не менее мои мама и бабушка так керосинкой и не обзавелись. Очевидно, она им была совершенно ненавистна. К тому же без нее можно было замечательно обходиться, потому что очаг в кухне имелся, и розетка у каждого обитателя была своя, и электричество не так уж дорого стоило, чтобы экономить его со всей свирепостью, то и дело приводящей к скандалам и даже дракам из-за освещения коридора и отхожего места.
Отопление в доме было все еще печное — у каждой семьи своя печка. Но вскоре провели водяное центральное отопление, и стали мы жить как у Христа за пазухой. Тем более что соседи попались сравнительно спокойные. Первой по коридору жила башкирка тетя Феня с детьми Зиной и Борей, дальше обитали Алешка и Аля с маленьким ребенком, а уж в крайних двух комнатах, стало быть, мы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
