Был конец субботы. На носу были выходные – воскресенье и понедельник. Мейсон должен был вернуться в среду. И Плант решил прибегнуть к помощи охранников, чтобы они незаметно от санитаров, пьянствовавших по случаю выходных в своей каморке, погрузили бы Анну к нему в автомобиль, а накануне вечером он привез бы обратно. Разрешения от Мейсона на сброс трупов в реку не поступало, так что опасаться, что санитары зайдут в морг, не стоило – пленницы умирали не так часто.
* * *
Когда ноги Анны коснулись воды, она с облегчением выдохнула – опасность разбиться ей уже не грозит.
«Осталось только не попасться тиграм, волкам и всем остальным», – подумала она и отпустила веревку. Через час она стояла на противоположной стороне пропасти, у поворота на основную дорогу к Бомбею. По краю противоположной стороны ущелья двигались огни.
«Мейсона вызвали из города, – с сарказмом подумала она и бросила взгляд на озаренный огнем двор и огни лечебницы. – Сбежала».
Глава 8 Дервиш и монахиня
На рассвете обоз с торговцами из соседних деревень подобрал на обочине одинокую белую женщину. Крестьяне везли на базар фрукты, пшеницу и ткани.
– Одежда, одежда! – Анна показывала на свою робу.
Жена торговца понимающе кивнула. Она порылась в мешках и достала ярко-желтое сари.
– Два фунта! Хорошо! – сказала женщина.
– Нет-нет! – ответила Анна. – Мне нужна мусульманская одежда. Чадра.
– Муслим? – удивилась женщина, смотря на ее белую кожу и короткую золотую цепочку на шее.
– Да, – кивнула Анна.
Женщина что-то сказала мужу, который делая вид, что ничего не слышит, управлял буйволами.
Он обернулся назад, бросил быстрый, не очень дружелюбный взгляд на Анну и что-то ответил.
– Да, – ответила женщина.
Мужчина остановил повозку, и вслед за ней остановился весь обоз.
Женщина спустилась на землю и пошла в конец – к последней телеге.
Через несколько минут она вернулась с очень смуглым крестьянином, державшим в руках перевязанные разноцветные ткани.
– Что вы хотите, мэм? – более-менее сносно сказал он по-английски.
– Мусульманское женское платье. С чадрой, – ответила она.
– О, пайджама! Это может для вас быть небезопасным, если вас поймают, – начал набивать цену крестьянин. – У нас очень хорошая мануфактура. Наши платья везут в Афганистан и Персию, даже в Константинополь!
– Очень хорошо! – ответила Анна. – Мне нравятся красивые вещи. Сколько стоит такое платье?
Крестьянин что-то сказал женщине, та ответила, и ее муж, прикрикнув на них обоих, поставил точку в споре.
– Пять фунтов, мэм! – наконец сказал крестьянин.
– Много, – твердо ответила Анна.
У нее было всего двадцать шесть фунтов. Да и к тому же эта чадра стоила максимум полфунта.
– Пятьдесят пенни, – сказала Анна.
Крестьянин закатил глаза, изобразив разочарование, и уже собрался выговориться, но Анна его остановила.
– Друг мой, – покровительственным тоном сказала она. – Или ты сейчас берешь у меня пятьдесят пенни, и отдаешь мне чадру, или я куплю точно такое же платье на базаре за пятнадцать пенни.
Крестьянин на секунду задумался, пожал плечами и сделал вид, что уходит.
Анна отвернулась.
«Лишь бы меня не заметили в этой робе в городе. Может, попросить их довезти меня до базара между мешками? Нет. Испугаются. Если их досмотрят… Хотя, кто сейчас будет досматривать? Это когда было?».
Анна вдруг поняла, что подумала о тысяча восьмисотых годах, как о прошлом веке.
«Боже мой! Уже тысяча девятьсот первый год! Мне тридцать лет! Тридцать! Семь из которых я провела в этой страшной тюрьме!».
Ее кто-то трепал за робу.
– Мэм! – это был тот крестьянин.
– Семьдесят пенни!
– Ладно, – пожалела его Анна.
Она отсчитала ему монеты, взяла свернутую чадру и снова погрузилась в свои мысли.
«Как жить теперь?» – спросила себя она и тяжело вздохнула.
«В городе, который мне известен. Мне знакома только Калькутта. Скотный вагон, Калькутта со словом Маори, а там – посмотрим. У братьев-даяки там были какие-то сородичи. Можно попробовать… И снова попасть в руки Дэвида… – хотя, он наверняка в Лондоне. – Он везде. В любом случае, я правильно все спланировала – надо выбираться из Индии в Европу и обживаться там. Образование у меня хорошее – с голода не умру».
Они подъезжали к городу.
Анна надела поверх робы широкие голубые штаны – пайджама, длинную красную кофту до колен – ангаркху, а на голове повязала большой темно-зеленый платок. Теперь, как минимум, сзади она могла сойти за мусульманку.
Когда обоз проезжал мимо вокзала, Анна соскочила с телеги, перед этим дав женщине десять пени, и направилась к вагонам стоявшего поезда.
– Агра! Агра! – кричали проводники.
Она подошла к одному из них, и тот, лишь бросив взгляд на ее одежду, даже не посмотрев на лицо, сказал: «Муслим», и указал рукой на следующий вагон.
Садиться в вагон с индусами было бы безумием, и она пролезла между колесами на другую сторону – чтобы ее не было видно на платформе, стала обходить состав.
Наконец, дойдя до конца, она увидела два вагона для скота. Лохматый и бородатый седой старик помог ей взобраться и что-то спросил на хинди.
Она в ответ пожала плечами.
Он внимательно посмотрел на нее.
– Фарси?
– Фарси, – ответила Анна.
Старик улыбнулся и, посмотрев на ее ноги, сказал на английском.
– Беглянка?
Анна испугалась.
– Не волнуйтесь, – продолжил он. – Я проработал в этом ужасном месте тридцать лет. А теперь боги наказывают меня за все, что я там делал. Я узнал вас по этим ботинкам.
Анна посмотрела на свои ноги, и только сейчас поняла, что так и осталась в грубых больничных чоботах.
– Да, не бойтесь вы! – повторил старик. – Вы посланы мне, чтобы исправить карму. И я не только не сдам вас этим проклятым тварям – вашим соотечественникам, но и помогу вам. Уверяю вас, за последние одиннадцать лет я объездил всю Индию, и знаю, как обвести вокруг пальца полицейских. Он достал из сумки хлебную лепешку, и, разломив ее на две ровные части, – дал половинку ей.
– Подкрепитесь.
– Спасибо. – Анна почувствовала, что сильно проголодалась.
Всю ночь она шла по руслу реки, боясь попасть в лапы диким зверям или наступить на змею. Потом ехала в обозе, не позволяя себе расслабиться.
Меньше, чем за минуту, она съела хлеб. Потом сделала два глотка из фляги старика.
– Вы там служили? – спросила она.
– Да, мэм, – с сожалением ответил он. – После восстания сипаев мы оказались уже и не нужны. А жить на что-то надо было. Вот командир и пристроил меня с братом туда стоять на вышках. Платили очень хорошо. Когда я уволился, я был богатым человеком. Мог позволить себе купить большой дом – хоть в Бомбее, хоть в Дели, хоть в Агре, хоть в Калькутте. Мой брат так и сделал – живет в Агре. Я к нему сейчас еду. А я не смог. Я виноват перед ним. Как он стал мужчиной, позвал его к себе. Пять лет мы вместе там были. Он на двадцать лет меня младше – я старший из восемнадцати детей, а он – младший. Остальные все погибли вместе с родителями. А как я стал дервишем – это была страшная история, мэм. Мы ехали с братом в Агру. Как раз собирались осесть. Ну, купили билет на поезд, сели, поехали. И на середине пути сверху в окно к нам влезает мальчишка. Я ему говорю: «Пошел отсюда, шакал малолетний!». А он уже собрался бежать по вагону, но, вдруг остановился и отвечает: «Два брата, и на каждом кровь сотен невольниц дьявола! Спастись от кары бога Варуна они смогут, только если один станет дервишем». Брат ему говорит: «Кто ты такой?». А мальчонка как посмотрит на него, а в глазах – настоящий огонь горит. «Я и есть Варуна!» – сказал он и убежал. Посидели мы с братом, подумали, и я ему говорю: «Аджитт – ты молодой еще. Создавай семью, живи, как порядочный человек. И детей хорошими людьми воспитай. Деньги я отдам тебе». Так и сделали. Приехали в Агру, нашли в городе хорошее место для дома, чтобы и сад большой можно было разбить. За два года построили дом. И я ушел. Благословил брата и ушел.
Анна слушала его и улыбалась. Мягкий голос и добрые интонации, которыми разговаривал старик, действовали на нее успокаивающе.
– Как вас зовут? – спросила она.
– Аравинда. На хинди это означает – лотос, – ответил старик.
– Очень приятно, Аравинда! Меня зовут Анна, – она подала ему руку.
Он с почтением пожал ее ладонь.
– Поспите, госпожа Анна, – сказал он. – Поезд хоть и тронулся, а дорога нам предстоит долгая. Да и у вас вид измученный.
Он наклонился к ней и провел ладонью по лбу. Анне стало очень приятно от этого прикосновения. Еще несколько минут она, улыбаясь, смотрела на старика, и он отвечал ей такой же доброй улыбкой. Вскоре она подгребла под голову сено, и уснула.
