Его лицо исказилось. Бывает так, что боль, почти загнанная внутрь, вдруг вырывается и от этого становится невыносимой. Борясь с ней, человек слабеет; наступает момент, когда он падает духом и перестает верить в избавление. Андреас не хотел приходить сюда; он предпочел бы очутиться за много миль от этого дома, но не мог сделать и шага, против воли глядя на окно второго этажа. Посторонний человек нашел бы, что смотреть там нечего: темные плотные занавеси даже не шелохнулись, сколько бы Андреас не ел их глазами. Но школяра будто приклеило к месту: святой Иоанн в ожидании откровения с такой же надеждой вглядывался в небо над Патмосом. Крохотная девчушка, пробегая мимо, налетела на Андреаса. Визгливый смех заставил его вздрогнуть, и ему почудилось, будто это Барбара исподволь насмехается над ним.
Школяр побрел прочь, едва переставляя ноги.
Его затянула процессия сукновалов с цеховыми знаменами и образом святого Севера на длинном шесте; наперерез им под гнусавые завывания рожков шли красильщики в белых колпаках с кистями из цветных нитей. Две ватаги сошлись лицом к лицу, захлестнув улицу в оба конца. Тут же вспыхнула ссора, послышались ругань и забористые проклятья. Не дожидаясь развязки, Андреас вырвался на свободу, чтобы тут же упереться в спины двум почтенным кумушкам, увлеченно чешущим языки.
— Видела ты его, Мехтельд Тасман? — кричала та, что постарше, тряся рогатым чепцом. — Этого господина из Брюсселя, присланного епископом? Я-то, признаться, не успела рассмотреть толком — так быстро он проскакал мимо нашего дома. Увидала только его спутников, их было двое. Один совсем молодой, тонкий, как щепка, на лошади еле держался, я думала, сейчас упадет… А другой как будто прилип к седлу, такого уж не скинешь — а волосы у него рыжие, развевались, точно пакля!
— Да будет тебе, кума Густа! — отвечала вторая, обмахиваясь косынкой. — Какие уж рыжие, когда он совсем старик и сед, как лунь! Это я тебе точно скажу, потому что видела, как они остановились у дома Якоба де Вриса. Да-да, видела всех троих, и господина дознавателя тоже. Лица его разглядеть не удалось — он все время надвигал капюшон на самый нос; но я так скажу: ростом этот господин будет повыше моего мужа, а того, знаешь, Бог не обидел.
— А наш сосед, булочник, поутру отнес им корзину свежего хлеба и, вернувшись, утверждал, что приезжий господин совсем низкого роста — три локтя, да полдюйма сверху!
— Скажите! Он его мерил, что ли, этот булочник? Говорю же, господин дознаватель ростом не менее четырех локтей! Он высокий, крепкий и собою видный…
Андреас не без труда обошел их и оказался на Речной улице, названной так потому, что она была проложена на месте старого речного русла. Здесь селились сапожники, шляпники, портные, столяры и медники. Здесь шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на одну из их вывесок; никогда не затихавший ветер раскачивал их, оглашая улицу пронзительным скрипом и скрежетом, отчего в народе за ней закрепилось и другое название — Zondaarsstraat (улица Грешников).
Здесь, как и везде, было полно гуляющих. Среди них Андреас увидел своего товарища с лицом мрачным, как туча. Их взгляды встретились, и кровь бросилась в лицо школяру; потом он сделался еще бледней и, не говоря ни слова, быстро зашагал прочь.
Ренье догнал его.
— Вот и ты, брат мой, — сказал он. — Я ждал твоего возвращения.
Андреас не ответил.
— Ты, видно, чем-то опечален? Хорошо, я сам скажу: ты вернулся из Леу. О, я знал, что ты не утерпишь и помчишься за шлейфом своей Барбары, а она вновь споет тебе песенку притворства. Молчишь? Да, так и было. Прости, брат Андреас, мне не следовало направлять тебя по этой дороге!
— Она снова обманула меня, — с горечью произнес школяр.
— Ты можешь винить ее, а я сам себя обхитрил, — сказал Ренье. — Я не нашел то, что искал, зато нашел иное — но в пользу или во вред, пока нельзя сказать. Теперь же, дабы сберечь шеи, стоит уносить ноги подальше от Ланде: в городе объявился инквизитор, а добрые горожане уже заготовили хворост. Тот, на кого господин Огненная Рука укажет пальцем, вспыхнет быстрее и ярче потешной свечи!
— Она обманула меня, — повторил Андреас. Пикардиец стиснул его плечо:
— Послушай, брат мой: случилось так, что твоя тетка, испугавшись собственной тени, в сердцах помянула черта, а те, у кого языки длиннее ума, подхватили и ныне склоняют дьявола на все лады. Видал, как они бесятся? Можно подумать, сегодня в Ланде «кошачий парад», только вместо кошек с башни городского совета жаждут скинуть ведьму или колдуна. А теперь скажи, в каком месте дьявола видят чаще, чем в преисподней? Разве не в Черном доме? Кого, как не его хозяев, прежде всего будут подозревать в сношении с нечистой силой?
Андреас вскинул голову, не веря своим ушам.
— И ты смеешь утверждать подобное?.. — гневно спросил он.
— Не я, — покачал головой пикардиец, — не я, но весь город говорит. Прислушайся, все, повсюду только и твердят об этом.
— Пусть так, мне что до гнусных домыслов?!
Ренье присвистнул.
— Э, да ты не слышишь вовсе! Говорю же, слухи дошли до епископа, и он прислал дознавателя из инквизиционного трибунала, чтобы расследовать дело со всей тщательностью. А тот уже крутит носом, и его приспешники ходят вокруг Черного дома, как коты вокруг мышиной норы. Не бойся, Хендрика Зварта не тронут — за ним стеной встанет бюргерское сословие; к тому же его хорошо знают, но ты и я — чужаки здесь. Местный судья меня невзлюбил, и общинная тюрьма будет похуже крысиной норы. Нет, говорю, надо уходить, пока не поздно! У нас есть еще время — сегодня и завтра они ничего не смогут сделать; но потом объявят Tempus gratiae[23] — и тогда нам с тобой лучше быть ближе к Льежу, чем к костру или веревке.
— Складно изрекаешь, брат Ренье! — насмешливо произнес школяр. — Но я-то тебя знаю: твои глаза светятся, как у кошки, брови — толще моего пальца, руки ты прячешь… Что ты опять натворил?
Вспыхнув, пикардиец отступил на шаг и пригнул голову:
— Брат Андреас, ты не священник, чтобы принимать мою исповедь. Я сказал достаточно. Если любовь окончательно не лишила тебя разума, ты последуешь моему совету, и нынче же мы покинем Ланде. А нет — пусть Господь хранит твою глупую голову!
— Однажды ты заставил меня уйти, поманив женщиной, как приманкой! — выкрикнул школяр.
— Я лишь передал тебе ее слова.
— Слова лжи и притворства! Они смердели у тебя на языке, а я и вправду был так глуп, что не учуял обмана…
— Коли ты был обманут ею, — едва сдерживаясь, произнес Ренье, — причем здесь я?
Андреас смертельно побледнел, его глаза сверкнули. Он яростно стиснул посох, направив один концом на приятеля — рука у него дрожала.
