Мне сразу стало очень тоскливо. Юлька подперла рукой голову, Агаша вначале захныкала, а потом приумолкла, прильнув к небольшому оконцу. Я не знал, о чем говорить с ней, как развлекать. Стало боязно, что мы остались одни. Кругом так непривычно тихо.
Кроме того, никак я не мог смириться с тем, что сижу взаперти, когда Красная Армия выгнала фашистов из Сталинграда.
Сколько месяцев жил я в несмолкаемом шуме и не вздрагивал, а теперь, когда стихло, чуть скрипнет где-то или раздастся одинокий выстрел, все внутри обрывалось. Особенно стало не по себе, когда все мы услыхали рокот самолетов. Отсюда не видно было, наши это или их — с черными крестами.
Я оглянулся и увидел на стене гитару с двумя оборванными струна ми. Не напрасно, значит, волочила ее за собой Юлька прошлой осенью.
Я снял гитару и, воображая себя Орловым, забренчал по струнам. Павлик, размахивая ножками, первый выразил свое одобрение. Я старался вовсю, играя на трех струнах, как на балалайке. А когда перестал Играть и обвел глазами свою «публику», взяла гитару Юлька. Она задумалась и начала перебирать пальцами, заботясь, по-видимому, больше всего, как бы не Уронить гитару. А потом к ней подполз и Павлик. Он схватил струну и, потянув ее, покраснел. Гитара задребезжала, а Павлик воинственно забарабанил по ней ногами. Он еще раз поднатужился и сорвал струну, а потом вцепился Юльке в волосы и начал их тянуть, также стараясь изо всех сил.
Наконец щелкнул замок, и Фекла Егоровна и Александра Павловна появились в дверях. Вскоре и Вовка пришел — принес доски. Оказывается, все они сегодня были на площади Павших Борцов на митинге в честь победы над фашистами.
— Давно мы так много людей не видели. Стоят наши защитники, и мы рядом с ними. Только мало нас, жителей, осталось. А площадь большая. Сколько, бывало, на ней народу собиралось! Видимо-невидимо… — говорила Фекла Егоровна. — Заиграл духовой оркестр… Мучались — не плакали, а здесь удержу нет! Ну, думаю, держись, Фекла! Теперь придется еще меньше спать, работы хватит!
Вовка не только рассказал, но и показал, как проходили бойцы по площади церемониальным маршем. Вовка хвастался, что ему посчастливилось козырнуть самому гвардии генералу, который заметил его и ответил на приветствие.
— Я к этому генералу пойду служить, — выпалил Вовка.
Завидно мне стало, что все это они видели.
Как жалел я, что не пришлось и мне кричать «ура» там, на площади. И только тут мелькнуло: «Искал Олю, а теперь вдруг рукой махнул». И сразу завертелось: «Может, и отец мой шагал по площади».
Голова закружилась, когда я представил нашу встречу. И я решил: нечего мне здесь больше торчать с малышами, надо отца разыскивать.
Вовка побежал на Мамаев курган за водой к роднику. Фекла Егоровна принялась растапливать печурку. Александра Павловна с саперной лопаткой в руке пошла выкапывать какие-то вещи из ямы.
Вечером над Сталинградом поднялись красные, зеленые, оранжевые, ослепительно белые ракеты.
На этот раз они не указывали, куда вести огонь.
Они сияли над небывалым полем битвы, над городом, который стал героем!
Рано утром, когда все спали и чуть светил фитилек лампы, сделанной из сплющенной в верхней части снарядной гильзы, я перешагнул через спящих, тихонько приоткрыл дверь и выскользнул из домика.
Завыл ветер, а я шел не оглядываясь, куда глаза глядят.
За мной никто не бежал, не догонял меня, а я спешил скорей уйти от домика, где спали сейчас такие добрые ко мне люди.
«Чего же я ушел?» — думал я, поеживаясь от колючего ветра. Я сбился с тропинки, потом упал в какую-то яму, расшиб себе нос, а когда вылез, все так же шел неизвестно куда, подгоняемый ветром.
Глава семнадцатая
ТОСКА ГОНИТ
Я шел в ту сторону, где мы жили, туда, где все разрушила проклятая бомба.
Мне казалось, что немцы снова кричат мне во все горло: «Цурюк!», «Вэг!», что они меня сейчас схватят. Я споткнулся. Далеко отлетела шапка. Но уже развиднелось, я увидел ее на снегу, снова нахлобучил и пошел.
Так пусто кругом! Встревоженная моим появлением, из черного пустого окна прыгнула кошка.
В этих домах жили наши родные, наши знакомые.
Я наткнулся на труп девушки в военном. Рядом лежала на снегу санитарная сумка.
С каждым шагом становилось все светлей. Кругом ни одного живого человека.
И вот я у того места, где стоял наш дом. Здесь на земле лежала тогда мамина белая косынка с ярко-красным пятном.
Даже пепла и уголька не осталось, все унес ветер и смыли дожди.
Там, где мы жили, ничего нет. Только чугунок без дна да остроконечная обгорелая труба.
Тех, кто убил мою маму, настигла расплата.
И меня они хотели убить, а теперь застыли здесь, раскинув руки.
Я старался больше не смотреть на них, а потом и вовсе перестал замечать.
Я побрел туда, где похоронили маму.
Я побрел туда, где похоронили маму. Но не обнаружил следов могилы. Снаряды и здесь все перепахали.
Прямо передо мной лежала туша огромной лошади с куцым хвостом. Рядом — разбитые немецкие танки, размалеванные желтым, под цвет песка.
Из люка одного танка торчала рука убитого. Только потом узнал я, что эти танки были переброшены в Сталинград из далекой Африки.
Меня потянуло к «Красному Октябрю». Может быть, хоть там что-нибудь узнаю об отце.
По временам все вздрагивало, будто снова возникал бой.
Боец с миноискателем в руке шел мне наперерез.
— Куда тебя несет? — окликнул он меня. Я остановился. Боец подошел ближе.
— Ты что, малыш, хочешь на тот свет прямо без пересадки?
Я недоуменно посмотрел на него.
— По минному полю шагаешь. Жми назад по своим же следам.
Несколько раз на моем пути вставали минеры. Они прокладывали узкую тропинку к заводу. То там, то здесь виднелись вытянутые ими из снега мины, похожие то на плоские коробки, то на консервные банки. Многие тогда на них подрывались.
Пахло ржавым и горелым. Куда ни взглянешь, всюду груды бетона, изогнутые железные прутья, переплетенные между собой. Как будто весь наш город стал огромным шихтовым двором.
Ни одной целой стены. Надо мной висели страшные скрипучие лестницы и оголенные прогнувшиеся балки. Вот-вот качнет их ветром, и они рухнут.
Я шел по снегу, пропитанному кровью, наталкиваясь то на железные пулеметные ленты, похожие на змеи, то на металлические футляры и ящики, на ноги обглоданных лошадей.
Добрался я в конце концов до «Красного Октября». Постоял несколько минут у заводских ворот, вижу — человек в военном полушубке идет, а треух у него без звездочки. Не знал, как обратиться, а поэтому произнес только одно слово:
— Дяденька!
— Я, племянник, — ответил он добродушно. — А ты откуда вылез такой?
Рассказал я ему, что ищу отца, который на «Красном Октябре» работал. Только произнес фамилию отца, как дяденька оживился:
— Как же, как же, не только слыхал, а очень хорошо помню Соколова Ивана Сергеевича. Вот какой у него сынок!
Никак он не мог понять, как же это я здесь рядом с ним оказался.
Совестно было признаться, что я от Александры Павловны удрал. Объяснил, что нашел пристанище у одной сталинградской тетки, а сюда пришел об отце узнать.
— Э, брат, разве сейчас что узнаешь! Вот подожди, устроимся здесь, тогда, может быть, и разберемся. Я ведь только из Челябинска сюда прибыл. А ты при ходи, обязательно приходи. Кто же Соколова не знал! Он человек толковый, не ты его, так он тебя найдет.
— Дяденька, а как, жив отец? Он помолчал, а потом сказал:
— Не сомневаюсь. Сталевар огня не боится.
В кабинке разбитой машины застыл гитлеровец. Видно, автоматная очередь поразила его, когда он мчался по шоссе. Все эти солдаты, валявшиеся сейчас на нашей земле, рвались к Волге.
— Ну что ж, приходи. Адрес у нас сейчас известный: Сталинград. Сам не знаю, где ночевать буду. Запомни мою фамилию: инженер Панков… Как это я сразу не догадался — у меня в карманах целый продовольственный склад, а ты без гостинца уходишь. — Он порылся в своем полушубке и сунул мне в руку небольшой сверточек. — Так не забывай! — сказал он и по-взрослому пожал мне руку.
Уходил я и думал: хоть отца не нашел и ничего не узнал, а все-таки хорошо, что с дяденькой встретился. Ведь он знал и помнил моего отца.
И тогда я развернул сверточек. Сало лежало на толстом куске шоколада. Давно я не видел ни того, ни другого. У меня слюнки потекли, и я отломил кусок шоколада и вместе с салом направил его в рот. Оказалось, не так уж плохо. Эх, если бы сейчас найти Олю! Вот бы пир устроили.
Остановился я, чтобы свернуть свои богатства и спрятать в карман, вижу — у груды кирпичей мальчишка стоит и со свертка моего глаз не сводит. Пройду мимо него как ни в чем не бывало.
Я сразу заметил, что глаза у этого мальчишки как-то странно блестят. Сейчас прыгнет на меня, как кошка. И чтобы этого не произошло, я первый крикнул ему:
— Ну, что уставился? — И, сжав кулаки, прошел мимо. Прошел, а потом оглянулся. Вижу, он идет за мной. И сразу я почему-то понял, что и он меня боится. Неужели я такой страшный? Может быть, и ему кажется, что у меня глаза горят?
