Она дала ему сразу несколько штук. Сережа сложил их и сунул за пазуху.
В те дни, когда уже почернел снег и все ярче светило солнце, воины покидали наш город.
Александра Павловна взяла меня и Сережу на проводы.
С гвардейской частью уходил на запад и Вовка. На весеннем солнце он еще больше покрылся веснушками и весь сверкал, как конфета в золотой обертке. На его груди, с правой стороны, красовался новенький почетный знак «Гвардия». Как и на всех, на нем были недавно введенные погоны — полевые, зеленого цвета.
Фекла Егоровна заплакала. Александра Павловна прикрикнула на нее и крепко обняла Вовку.
А Сережа-то, хоть и беспамятный, а только увидел рыжеволосого Вовку, сразу полез с ним целоваться и, сунув ему в карман синих галифе сложенный вчетверо конверт, сказал:
— Пришли мне обратно.
Много жителей собралось провожать гвардейцев.
Заиграл оркестр.
Гвардии рядовой Вовка ловко перемахнул за борт грузовика. Мать протянула ему новенький заплечный мешок.
Сережа не сводил с Вовки своих огненных глаз.
Загромыхали тягачи и орудия. Подпрыгивали прицепленные к автомашинам минометы.
Как обрадовался я, когда из одной машины мне кто-то крикнул и помахал рукой: — Геннадий Иванович!
Конечно, это был боец, обладавший громким голосом.
Скоро совсем опустел город. Редко встретишь военного. И ветер стал злее. Как завоет, все заскрипит кругом, застонет.
Ночью несколько раз пролетали «адольфы» и бомбили развалины.
Около нашего детского приемника тротуар очистили от мусора и обломков. И нас уже несколько раз «скребли» в бане, устроенной в красноармейском блиндаже на берегу Волги.
Над одним блиндажом красовалась дощечка с надписью «Парикмахерская». Но парикмахерша в дневные часы работала под открытым небом. У блиндажа стоял вертящийся круглый стул. Я несколько раз на нем повертелся.
Остригли нас под машинку номер нуль.
Как ни в чем не бывало напялил Сережа на стриженую голову румынскую овчинную шапку с острым верхом. Она накрыла его до самого подбородка.
— А ты в нее солому подложи, — посоветовал я. После этого он долго носил шапку в руке, пока не догадался перевернуть ее мехом внутрь.
В блиндажах и на командных пунктах на крутом берегу Волги после ухода воинов поселились жители. Над берегом вились дымки от печурок. Повсюду было развешано белье.
Где только не жили тогда в Сталинграде: и в кабинах сбитых самолетов, и под лестничными клетками…
… Настала и наша очередь покинуть детский приемник. Александра Павловна успокаивала, говорила, что детдом недалеко от Сталинграда, что она будет всех нас навещать. А меня и Сережу она уже несколько раз называла лоботрясами. Недалеко от нашего детского приемника, в подвале одного разрушенного дома, уже открылась школа, в которую шлепали по лужам, очищенным от мин, мои сверстники, жившие с мамками, тетками и бабушками.
У многих за плечами болтались рыжие трофейные ранцы из телячьей кожи.
Нам же Александра Павловна сказала:
— В детдоме, на воздухе, быстро поправитесь. А там и в школу пойдете.
Как мне не хотелось уезжать из Сталинграда! Но Сережа успокаивал:
— Не понравится, убежим.
В самом слове «детдом» больше всего меня манило понятие — дом. Интересно было узнать, что это за дом?
«Он, должно быть, на горе стоит, — думал я. — И оттуда далеко видно, как с Мамаева кургана».
Был уже конец марта. На Волге потемнел лед. К детскому приемнику подкатила машина.
Александра Павловна усадила Валю в кабине. Она закутала ее теплым платком. А нас рассадили в кузове на мешках и накрыли одеялами. Нас провожали женщины, ухаживавшие за нами в детском приемнике.
Только шофер начал заводить машину, вздрогнула она, зафырчала, а девчонки как завоют:
— Мама! Мама!
Грузовик понесся мимо развалин. То там, то здесь вились дымки.
И почему-то в это время я думал об одной женщине. Я узнал про нее недавно. Рассказывали, что, когда у нее на руках фашистским осколком была убита дочь, она обезумела и начала хватать девочек, которые бежали к Волге.
Как это я не догадался сразу! Это она, именно она подхватила тогда Олю!
Я ни минуты не сомневался, что обязательно встречусь с Олей. Будто машина мчала меня к ней навстречу.
Глава двадцатая
НА НОВОМ МЕСТЕ
В пути мы часто останавливались: шофер выходил с лопатой из кабины, пробовал талую дорогу, боясь наехать на мину. Часто забирался под машину и вылезал из-под нее потный и красный.
Один раз нас выручили военные из встречной полуторатонки, и наш грузовик опять оказался на накатанной колее.
Во время каждой остановки мы с Сережей вылезали из грузовика и старались как могли помочь шоферу. Вначале он прогнал нас, но мы не обиделись и притащили ему целую охапку веток.
Наконец машина остановилась в последний раз. Откинули борт, и какие-то незнакомые женщины взяли на руки малышей. Одна из них хотела помочь Сереже, а он сам спрыгнул, но, по-видимому, у него подвернулась нога, и он бухнулся прямо в лужу. Мне протянул руку шофер. Несмотря на то что затекли ноги, я бы с удовольствием еще ехал и ехал…
Стараясь скрыть свой неловкий прыжок, Сережа разминался, прыгая то на одной, то на другой ноге.
— Как ты думаешь, куда нас привезли — на запад или на восток? — с таинственным видом спросил он меня.
Я не задумываясь ответил:
— На запад.
Сережа толкнул меня в бок и громко крикнул:
— На восток!
Разочарованные, мы побрели к дому, похожему на длинный сарай. Там у крыльца распоряжалась высокая, широкоплечая женщина с непокрытой головой.
Мы недоверчиво оглядывались кругом. Посередине двора лежала большая металлическая бочка из-под бензина. Не сговариваясь, мы одновременно ударили ее носками сапог, будто нам попалась под ноги обыкновенная жестянка. Бочка глухо отозвалась.
Так вот он, дом, где нам жить и горевать по оставленному Сталинграду! Каким этот дом показался нам тогда неуютным и неприветливым! Стены голые, закопченные, свет тусклый; ни скамьи, ни табуретки.
Сели мы тогда прямо на пол, и Сережа посмотрел на меня так, будто я в чем-то перед ним провинился. И еще запомнилось мне в пустой комнате большое зеркало — от пола до потолка. Вот перед ним стоит Валя, она смотрит на себя грустно и испуганно, подперев рукой щеку. Какая она худенькая!
Я с любопытством взглянул на себя и не огорчился. Я вырос за это время. И я вспомнил, как отец раз в месяц, по первым числам, ставил меня у двери, клал на голову книгу в твердом переплете и карандашом проводил черту, отмечавшую мой рост.
Высокую говорливую женщину с большими руками звали няней Дусей. Мы удивились, когда узнали, что не она здесь самая главная. Главной же оказалась женщина совсем небольшого роста. Это она первая спросила, как зовут меня. А Сережу сама назвала Сергеем. Он встрепенулся, а она в ответ провела ладонью по его волосам и сказала: — Жесткие!
Вскоре всех нас раздели, и мы сидели голышом на полу, на каких-то подстилках. Даже вспомнить сейчас страшно, какая у многих была кожа: кто желтый весь, а кто будто пеплом посыпан. Стало холодно. Нас накрыли одеялами. Некоторые сжались в комочек. Сережа опустил голову на худые колени; он прикрывал ими кучку трофейного имущества, извлеченного из его карманов. У Вали дрожали плечи…
Няня Дуся мыла нас в большом тазу. Нательную рубашку выдали мне тоже какого-то пепельного цвета. Она давно прохудилась на спине и треснула, когда я натягивал ее на себя.
Мы думали, что наше белье сушится на весеннем солнце, но, как потом оказалось, у многих одежду просто сожгли.
Мне с Сергеем повезло; наши гимнастерки и галифе защитного цвета пощадили, но, когда нам их вернули, они сильно пахли паленым. В своем военном обмундировании мы выглядели лучше всех.
У нас было только по одной смене белья; его стирали золой по ночам.
Ване Петрову досталась женская поношенная кофточка из бумазеи на кнопках. У Вани не действовала правая рука. Он и сам толком не мог рассказать, как это произошло; наверное, придавило его где-то. Рука безжизненно болталась. Ваня даже не мог пальцы сжать в кулак. Зато умел двигать ушами. Ваня состроил мне рожицу и засвистел, как чижик. Тут кто-то из ребят сказал ему: «Эх ты, сухорукий!» А Ваня в ответ только щелкнул языком.
Во время медицинского осмотра наш врач Светлана Викторовна грустно посмотрела на Ваню, а он ей весело подмигнул.
Сережа недоверчиво, исподлобья смотрел на врача. Она показалась ему слишком молоденькой, и он даже ничего не ответил на ее вопросы.
А мне она сразу очень понравилась. Ведь и моей маме никто не верил, что у нее двое детей.
От няни Дуси мы узнали, что, если бы не война, Светлана Викторовна еще училась бы. Война заставила ее стать врачом в более короткий срок, чтобы скорей попасть на фронт. Но попала она в маленький городок лечить таких фронтовиков, как мы.
В первый же день нашего пребывания в детдоме она усердно вымазала всех зеленкой.
