– Почуяли что-то зверушки… – шепотом ответил Ванька, и тут многобашенная громада Тибидохса вдруг сотряслась. Запрыгало пламя в камине. С потолка посыпались мелкие камни. Таня присела, защищая голову. Грохот уже стихал. Древняя магия надежно хранила школу волшебства от обрушения.
Тарарах заворочался на шкуре и, не открывая глаз, с досадой сказал:
– И чего им на месте не сидится?
– Кому?
– Котт, Гиетт и Бриарей вернулись вчера вечером.
– Титаны?
– Ну можно и так сказать. Все же я предпочитаю слово «гекатонхейры». У каждого по сто рук, по пятьдесят голов и немерено силушки. Нервничают ребятки, вот школа и ходит ходуном. И ведь не поймешь, чего они вообще сюда притащились. Тесно им в подвалах – не развернешься.
– А если спросить? – предложила Таня.
– Спроси! Дело хорошее! – охотно согласился Тарарах, придвигаясь ближе к камину.
– А что? Не говорят?
– Думаешь, к ним так просто сунуться? Иди сбегай к солнцу – зачерпни ведро газа! Все сто пятьдесят голов кричат разом, ни бельмеса не понять, сразу глохнешь… – Тарарах зевнул и заснул окончательно.
На его темных волосах, обильно смазанных жиром, объединились два пламени – мерцание огня и сияние метавшейся жар-птицы.
* * *
Спала Таня мало. Недаром выживание преподавали у них старые боевые магусы. Когда отдыхаешь в мягкой постели, тепло укутанный, – не восстановишься и за девять часов. Будешь шататься вялый и сонный, с мешками под глазами и никогда не спрыгнешь с Кофейникуса возбуждалуса. Зато на голой земле или на полу при открытых окнах тело быстро становится бодрым. Где-то под утро, часам к трем, неудобство от холода и жесткости перебарывает усталость, и ты снова свежий как огурчик. Главная премудрость – не застудить поясницу, но это мелочи. На это есть легкие одеяла, особые согревающие заклинания и пояса из собачьей шерсти.
Ровно в половину четвертого Таня выскользнула из комнаты. Кровать Гробыни была уже пуста. Уходя, Склепова не удержалась от дружеской проказы и подложила к Пипе под одеяло скелет Дырь Тонианно, заботливо укрыв их одним одеялом. Мушкетер довольно скалился и с нетерпением ожидал, пока дочка дяди Германа проснется. В зубах у него была роза.
Полетные заклинания в стенах школы волшебства были блокированы. Да Таню и не тянуло на контрабас после опыта вчерашнего перелета. Она бесшумно выскользнула за ворота и прокралась по мосту мимо дремлющего Пельменника.
Посреди заросшего тибидохского пруда лежал небольшой остров, плоский, как тарелка. В пруду квавали лягушки, добрая половина которых являлась необратимо заколдованными царевнами – результат неудачного средневекового эксперимента Великой Зуби по трансформации особ королевской крови в земноводных.
Вечерами царевны выползали на кувшинки, вспоминали былые времена и ссорились из-за комаров с настоящими лягушками. Большинство из них, устав ждать царевичей, давно состояли в прочных лягушачьих браках и имели многочисленное, но, увы, неговорящее потомство.
На острове, густо заросшем камышом, сидела русалка Милюля и дулась на Поклепа, который не отпустил ее в туристический тур на Магические Багамы. Сам Поклеп Поклепыч прохаживался по берегу на порядочном отдалении от острова и притворялся, что ему все равно.
Кричать с берега на остров и с острова на берег было далеко, поэтому между влюбленными летали Недолеченная Дама и поручик Ржевский и служили им чем-то вроде бесплатного телеграфа.
– Она погрузила меня в пучину страданий, но я ее прощаю! – говорил Поклеп Недолеченной Даме. Дама от горести шла рябью и, стеная, устремлялась над водами пруда к поручику Ржевскому, который ожидал ее в камышах у острова.
– Вольдемар, потрудитесь передать! – стонала она, кривясь от мигрени. – Это так душещипательно! Она погрузила его в пучину! Швырнула! Растоптала!
– Кого?
– Как вы не понимаете, Вольдемар? У вас не сердце, а мозоль! Этого чудесного, хотя и невзрачного внешне человека! Ступайте к ней, Вольдемар, и будьте мужчиной! На вас вся надежда!
Пытаясь запомнить, Ржевский чесал лоб, поправлял в спине двенадцать ножей и решительно направлялся к Милюле:
– Эй ты, рыба! Сюда слушай! Поклеп, короче, из-за тебя куда-то там погрузился! Топиться, короче, идет!
– Где топиться?
– А я почем знаю? В болоте небось! Нормальный непьющий мужик, не хило, да? А ты если не перестанешь выпендриваться – тоже туда улетишь!
Милюля фыркала с тем расчетом, чтобы слышно было на берегу.
– Таких жмотов, как он, болото не затягивает. Болоту противно!
Ржевский честно напрягал свои полупрозрачные извилины и летел к Недолеченной Даме. Та, волнуясь, ожидала его на середине пруда.
– Ну как, Вольдемар?
– Подробностей не помню. Ботва какая-то! Она то хохочет, то рыдает. Чего-то там про «болото» и «противно», – сообщал он.
Недолеченная Дама хватала его за руки.
– Вы сокровище, Вольдемар! Вы не поручик больше, даже не майор, вы фельдмаршал моего сердца! Вы совершили невозможное!
И она спешила к Поклепу.
– Она раскаялась! Она сама себе противна! Она рыдает в голос! Говорит: без тебя ее душа – болото!
Поклеп розовел от счастья, но тотчас спохватывался и натягивал на лицо равнодушие. В конце концов, он был великий завуч великой школы, а Дама всего лишь призрак, да еще и недолеченный.
– Хм… что ж, я рад… она должна понять, что основа всякого совместного быта – жизнь по средствам. Тут надо, чтобы все было гармонично. Когда один зарабатывает, а другой тратит – это диспропорция, гм… – бубнил он, а сам едва не прыгал от счастья.
Ухватив интересное словцо, Недолеченная Дама мчалась к своему верному поручику.
– Диспропорция! – кричала она, роняя в пруд зонтик. Зонтик, тоже призрачный, уходил на дно без всплеска.
Ржевский морщился.
– Это еще кто? У нас в полку так не ругались!
– Ну, это когда что-то к чему-то не подходит. Ну там маленькая голова – большие ноги. Или глаза слишком большие! – поясняла Дама.
Поручик направлялся к Милюле. Русалка ждала его, аккуратно давя на прекрасной бледной руке комаров. Она делала это пальчиком, очень осторожно, так что комар абсолютно целый просто заваливался набок, как воин, которому пуля попала в сердце.
– Он говорит: ты типа это… ну, в общем, лучше тебе этого не слышать!.. – смущался Ржевский.
– Говори! Ну! – грозно требовала Милюля, и очередной комар на ее запястье взрывался кровавым пятном.
– У тебя, мол, башка маленькая, глаза большие, а вместо ног вообще… ну, ты сама, короче, понимаешь… Эй! Эй! Эй! Я же просто посланец! Призрака нельзя задушить! Давай я лучше на словах передам!
Прячась за деревьями, Таня некоторое время подслушивала переговоры Поклеп Поклепыча со своей половиной, не понимая, куда подевались остальные. Может, она пришла первой? Чья-то рука сзади зажала ей рот. Рэйто Шейто-Крейто всегда подкрадывалась бесшумно. Даже если бы ей захотелось привлечь к себе внимание, инстинкт пантеры воспротивился бы этому.
– Кто тут? А ну отпусти!
– Тшш! Идем! Мы поменяли место, а то здесь слишком опасно!
Они долго крались по сырым аллеям тибидохского парка, пока не оказались в той его части, что граничила с лесом и куда порой через дыры в ограде забредали вепри и единороги. Ритка негромко свистнула. Из темноты к ним скользнули четыре тени. Гробыня, Гуня, Глеб и Шурасик.
Глава 7
Черный мак
Самое важное время в жизни – настоящее мгновение, потому что прошлое минуло, а будущее еще не настало. Самый значительный человек в твоей жизни – это тот, кто сейчас перед тобой и которому ты можешь сделать или добро, или зло. Самое важное дело – в это мгновение дать человеку, который перед тобой, все, что может быть ему дано.
Египетский мудрец
Гробыня, наклонившись, коснулась перстнем пня. Из него брызнул зеленоватый свет, очертивший небольшой круг на лесной поляне.
– Разве ты не видишь в темноте? – удивилась Ритка.
– Видеть-то вижу, но она меня угнетает. Я девочка хоть и с темного отделения, но солнцезависимая, – с вызовом заявила Склепова.
Гуня и Гробыня стояли плечом к плечу. Они были как единое целое. Если надо, и сражаться будут вместе, и умрут друг за друга. Поэтому даже Гулеб с ними лишний раз не связывается, хотя, как некромаг, он сильнее и Гуни, и Гробыни, взятых по отдельности.
Стоя у пня рядом с другими победителями Великой Гонки, Таня невольно залюбовалась своими спутниками. Как все уникально подобралось. У каждого – своя роль. Вот, скажем, Ритка, прищуренная, томная, немного ленивая. Психологической ролью Риты Шито-Крыто была официальная оппозиция. Внешне она позволяла рулить Глебу, однако всегда была против принимаемых им решений. Таким образом, всякая ошибка Глеба засчитывалась ей в плюс и в прозорливость. Учитывая, что сама Ритка решений упорно не принимала и, следовательно, никогда не ошибалась, авторитета у нее накапливалось очень много.
