Гончая значила гораздо больше балов по случаю помолвки, приданого и свадебных планов. Все это казалось абсолютно неважным, когда речь шла о собаке.
Гончая делала будущее реальным.
Гончая означала дом, смену времен года, и визиты соседей, и воскресные службы, и праздники в честь окончания жатвы. Гончая означала семью. Детей. Его детей.
Пиппа заглянула в добрые смеющиеся глаза жениха. Он ждал, что она скажет.
– Я… – Она осеклась, не находя слов. – У меня нет хороших идей.
– Но она не увидит разницы, – хмыкнул Каслтон. – Я прошу вас подумать над этим.
Он наклонился к ней. Длинный белокурый локон упал на лоб.
– Сначала вам нужно с ней познакомиться. Возможно, это поможет.
– Возможно, – вымученно улыбнулась Пиппа.
Возможно, собака вызовет в ней хоть какое-то желание выйти за него.
Она любила собак. Это у них было общим.
Мысль напомнила о разговоре с мистером Кроссом, в продолжение которого она привела это как пример совместимости с графом. Тогда он фыркнул, но Пиппа это проигнорировала.
Это все, что они сказали о графе… до того как мистер Кросс отказал ей в просьбе и отослал домой с замечанием, которое теперь неотступно вертелось в голове, пока она неловко топталась рядом с будущим мужем.
«Предлагаю вам спросить другого. Возможно, вашего жениха».
Возможно, стоило справиться у жениха. Он, разумеется, знает больше о… тонкостях брака. И неважно, что он ни разу не намекнул ей, что ему интересны эти тонкости.
Джентльмены знают о них. Гораздо больше, чем леди.
И неважно, что эта ужасная истина свидетельствует о таком же ужасающем неравенстве.
Пиппа уставилась на графа, который не смотрел на нее. Мало того, смотрел куда угодно, только не на нее. Она решала, каким будет ее следующий шаг. Каслтон стоял близко. Достаточно близко, чтобы коснуться. Возможно, ей следует коснуться его.
Он повернулся к ней с изумлением в теплых карих глазах, очевидно заметив, как пристально она на него смотрит. И улыбался.
Теперь или никогда.
Пиппа протянула руку и коснулась его, позволив затянутым в шелк пальцам скользнуть по его затянутой в лайку руке. Его улыбка не дрогнула. Мало того, он поднял другую руку и погладил ее ладонь. Дважды. Словно собачью голову. В ласке не было ничего плотского. Никакого напоминания о брачных обетах. Очевидно, Каслтон не мучился мыслью о том, как бы не вести себя в браке подобно грубому животному.
Пиппа отняла руку.
– Все в порядке? – спросил он, вновь принимаясь разглядывать зал.
Не нужно быть опытной женщиной, чтобы понять: ее прикосновение не произвело на него никакого воздействия. Что, как она полагала, было справедливо, поскольку прикосновения графа тоже никак на нее не действовали.
Рядом рассмеялась дама, и Пиппа повернулась на звук, веселый, звонкий и фальшивый. Сама она никогда не умела так смеяться. Ее смех был всегда чересчур громким или неуместным.
– Думаю, я бы выпила лимонада, если вы еще не взяли свои слова обратно, – сказала она вслух.
Каслтон немедленно выпрямился:
– Я сейчас принесу.
– Было бы чудесно, – улыбнулась Пиппа.
– Сейчас вернусь.
– Превосходно.
Он отошел, проталкиваясь сквозь толпу с энтузиазмом, который можно было бы отнести за счет чего-то более волнующего, чем лимонад.
Пиппа собиралась подождать. Но ведь это так скучно, и к тому же народу столько, что Каслтон вернется не менее чем через четверть часа. Ждать одной на людях как-то странно. Поэтому она ускользнула в более темную тихую часть зала, где могла спокойно стоять и рассматривать толпу.
Похоже, люди прекрасно проводили время. Оливия правила бал на другом конце зала. Ее и Тотнема окружали люди, пытавшиеся завоевать симпатии будущего премьер-министра. Мать Пиппы и леди Каслтон присоединились к матери Тотнема и группе светских львиц и, вне всякого сомнения, азартно перебирали последние сплетни.
Оглядывая толпу, Пиппа приметила нишу напротив, где высокий темноволосый джентльмен слишком низко наклонился к своей спутнице. Губы почти касались ее уха, что ясно говорило об интимных отношениях. Парочка, казалось, была безразлична к мнению окружающих, и, разумеется, злые языки уже усердно работали.
Пиппа улыбнулась. Борн уже прибыл и, как всегда, замечал только ее сестру.
Очень немногие понимали, как Пенни удалось завлечь холодного, отчужденного, неприступного Борна. Пиппа редко видела улыбку маркиза. Он вообще почти не выказывал эмоций, если не считать общения с преданной женой. Но никто не усомнился бы, что он пойман в сети страсти и безумно влюблен.
Пиппа могла бы поклясться, что это настоящая любовь, но совершенно не понимала, как такое может быть. Ей никогда не нравилась мысль о союзах по любви: слишком многое казалось ей необъяснимым. Слишком многое эфемерным. Пиппа не верила в эфемерное. Она верила фактам.
И сейчас видела, как ее благопристойная сестра положила руки на грудь мужа и оттолкнула, смеясь и краснея, как дебютантка на первом балу. Он снова поймал ее, прижал к себе, поцеловал в висок, прежде чем она отстранилась и нырнула в толпу. Борн последовал за ней как привязанный.
Пиппа покачала головой при виде странного, непристойного зрелища.
Любовь, если она существует, – вещь совершенно непонятная.
Холодный сквозняк зашуршал атласом нижнего платья. И она повернулась как раз в тот момент, когда большие двойные двери стали медленно открываться, впуская в комнату немного свежего воздуха. Но одна створка распахнулась слишком широко. Пиппа подошла, чтобы закрыть ее, и, оказавшись на большом каменном балконе, потянулась к дверной ручке.
И услышала разговор.
– Ты нуждаешься во мне.
– Я не нуждаюсь ни в чем подобном. Все это время я заботилась о себе сама. Без тебя.
Пиппа помедлила. Кто-то тут стоит. Двое…
– Я могу все исправить. Могу помочь. Только дай мне время. Шесть дней.
– С каких это пор ты рвешься помочь?
Рука Пиппы сжала ручку. Она вынуждала себя закрыть дверь. Сделать вид, будто ничего не слышала. Вернуться на бал.
Она не шевельнулась.
– Я всегда хотел помочь, – тихо, настойчиво убеждал мужчина.
Пиппа вышла на балкон.
– Ты определенно этого не показал. – В голосе леди звенела сталь. Рассерженный и неумолимый тон. – Ты никогда ни в чем не помогал. Только вмешивался.
– Ты в беде.
– И не впервые.
Колебание. Мужчина заговорил снова. На этот раз голос полнился сочувствием.
– Что еще?
Дама тихо рассмеялась, но в голосе не слышалось веселья. Только горечь.
– Все равно уже ничего не исправить.
– Тебе не следовало выходить за него.
– Разве у меня был выбор? Ты мне его не оставил.
