– Это вы нашли Приходько?
– Нет, обнаружила его местная албанская полиция. Нас на «вертушке» туда бросили, как только погода позволила. Там сель в горах сошел, проливные дожди были.
– Скажите, а почему его Троянцем зовут?
– Псевдоним такой. – Командир пожал плечами. – Меня вот тоже ребята наши прозва…
– Да, да, вы у нас настоящий Командир. – Усталость и сонливость с Кати как рукой сняло. – Я слышала, Приходько пострадал от рук боевиков. А вам пришлось с ними воевать?
– Не с кем там было воевать. Это негласное задание, потому что территория суверенного государства и там миротворческий мандат на границе с Косовом и всякая другая хренотень… Но, в общем, мы готовились к контакту с вооруженным противником. Там ведь, по оперативным данным, двое наших пропало – двое русских в составе целой группы, занимавшейся расследованием военных преступлений. Кроме Приходько, была еще женщина – эксперт-криминалист Чистякова Раиса из Главного управления. Мы к любому исходу были готовы – что они в плену, захвачены в заложники. А на месте-то оказалось – и следов никаких, люди как в воду канули. Обнаружен был только Приходько, причем с такими ранами… Когда назад в самолете летели, врачи из сил выбивались. Раны, несовместимые с жизнью, а он жил в течение нескольких дней, пока поиски шли. И выкарабкался, потому что мужик настоящий, боевой.
– Его в горах нашли?
– Да, там у них, у албанцев, что-то вроде заповедника или заказника. Нам сказали: местные туда не ходят. Не разрешено ходить. Никакого жилья кругом на несколько километров. Церковь разрушенная, свалка каких-то покрышек и кладбище… а может, и не кладбище, что-то похожее на старые могилы, а может, это просто холмики из камней. И все это под дождем, в грязи, в глине. Гильзы стреляные там искали на месте – и полиция, и кейфоровцы, и мы – ну, в подтверждение, что, мол, нападение было бандитское. Так ничего и не нашли. Сам же Троянец такой был, что ему не до разговоров, не до показаний по существу. Сейчас-то он вам хоть что-нибудь рассказал?
– Мне не удалось с ним поговорить. – Катя покачала головой. – А врач утверждает, что он вообще ничего не помнит.
– Там, в госпитале, к нему тоже одна с расспросами все подступала. Медсестра – некая Багрова Наталья. Оказалось, что она подруга пропавшей без вести Раисы Чистяковой. Специально перевелась в то отделение, когда узнала, что туда Приходько привезли, хотела о судьбе подруги узнать.
– Багрова? – Катя вспомнила медсестру. – Да, я ее видела там, в этом отделении. Туда и генерал Москалев приезжал с семьей, они с Приходько – боевые товарищи, но… знаете что, Командир…
Командир Пятаков усмехнулся: ничего, можно и так называть.
– Знаете, там что-то странное творится. Там, например, медбратья такие здоровенные дежурят, как будто сторожат кого-то, и для остальных больных отделение закрыто, под видом ремонта, а на самом деле… Я даже подумала, может, у Приходько какая-то инфекция, но это не похоже на инфекционный бокс и… в общем, не знаю, но…
– Там и на месте не все в норме было, – хмыкнул Командир.
– Как это понять?
– Так. Шибко не понравился мне весь тамошний горный пейзаж.
– Чем? Почему?
– Интуиция. – Командир прищурился. – Вы, коллега, в чувство шестое верите? По глазам вижу – не очень. А словами такое не объяснишь.
Глава 15
Как бы сами по себе…
Некоторые вещи происходят как бы сами по себе, независимо от нашей воли. Например, нога нажимает на тормоз, и машина останавливается у ворот парка, в котором вы были давным-давно, в детстве с родителями, которые потом со скандалом развелись.
Парк Архангельское… Андрей Угаров и не думал приходить сюда. Он просто проезжал по шоссе – мимо театра Гонзаго за высокой стеной. И неожиданно свернул к главному входу. Зачем? Может, чтобы немного отдохнуть, подумать, глотнуть кислорода, что-то вспомнить или кого-то встретить.
Жизнь… Что-то не складывалось в жизни Андрея Угарова в последнее время, и он это чувствовал. Ощущение было странное: то ли он намертво завяз в каком-то болоте, то ли летит в пропасть, то ли хочет чего-то, то ли совсем уже перестал желать и ждать.
Женщины… Кажется, они высосали вашу душу до капли, как хищные пиявки. Вот именно – как хищные пиявки… Но без них все теряло смысл. Женщины, по Андрею Угарову, подразделялись на две категории: те, кто платит, и те, за которых можно заплатить самому. Первые были капризны, одиноки, немолоды и вечно лгали, что они абсолютно самодостаточны. У них всегда имелся какой-нибудь изъян, который они скрывали, помешавший им в свое время устроить свою личную жизнь. У этих женщин водились деньги, потому что они были бережливы, а нередко просто скупы. Весь вопрос заключался в том, как их соблазнить, увлечь так, чтобы они сошли с ума от страсти и начали оплачивать все ваши потребности, полностью взяв вас на содержание.
С такими женщинами Андрей Угаров общался последние пять лет. Альфонс… пошло звучит? Он плевал на это, точнее, делал вид, что плюет.
Анна Гаррис – нынешняя официальная подруга Угарова – принадлежала как раз к этой категории. Кроме нее было еще несколько – в других городах: в Питере, Сочи, Екатеринбурге. К тем надо было летать на самолете, прикидываясь без памяти влюбленным, «выкроившим редкий час свидания в промежутке между важными деловыми переговорами и бизнес-форумом». После поцелуев и объятий у сочинской бизнесменши Светланы, например, можно было стрельнуть две тысячи баксов «перекрутиться», а у питерской галеристки Верико взять в долг «на полгода» двести тысяч в рублях – «на развитие собственного бизнеса, который будет приносить доход, как только мы с тобой, мое сокровище, поженимся».
Подобные фразы отпечатались в угаровской памяти, как нестираемый файл. И вроде бы ничего не стоило произнести их самым небрежным тоном, честно глядя прямо в глаза – в нелюбимые заискивающие женские глаза с лучиками пятидесятилетних морщинок.
С Анной было проще общаться в том смысле, что она жила в Москве и к ней не надо мчаться на перекладных. Сложность же состояла в том, что она была гораздо умнее всех остальных его баб. И она, кажется, полюбила его всерьез…
Серьезные отношения с ней? Но как же тогда Светлана, Верико, Жанна и Людмила, как же роскошная и глупая, как индюшка, Клара Игнатьевна, член политсовета влиятельной политической партии, как же стокилограммовая рестораторша Дарья из Ростова, Соня Файзенберг – вдова банкира, как же тогда трудоголик и умница в дымчатых очках Земфира Рушановна из правового управления при администрации президента?
Черт, они все любили его! И все давали ему в долг «перекрутиться с кредитом». Они все звонили, слали эсэмэски типа «навечно твоя», «хочу, умираю», «ты мне изменяешь, признайся?», «ты мой и только мой».
Он был как челнок, как связующее звено между ними и этой жизнью – тяжелой, в общем-то, жизнью, безрадостной, полной разочарований и одиночества.
А кроме того, были на свете еще и другие женщины, за которых можно было и заплатить самому. Этих было меньше, но они сильнее волновали сердце. Как малышка Полина, например, с ее круглой попкой и атласной кожей. С ней он вел себя не как альфонс, а как… ну да, как она и хотела – как заморский принц, точнее, как очень дорогой подарок. Хочу – дарю, хочу – погожу. Звоню не часто, навещаю редко. Зато когда приезжаю на ночь в ее тесную съемную квартирку на первом этаже в подмосковных Воронках, то шампанское льется рекой и начинается такая любовь, такая любовь…
Эти – второй категории бабы, эти маленькие очаровательные сучки, они были намного опаснее тех, первых. Они могли взять верх и даже подчинить, даже ранить. Хищные пиявки… они были пиявками в гораздо большей степени, потому что были молоды и ненасытны в своих желаниях.
Порой Андрей Угаров ненавидел и тех и других. Ненавидел до дрожи, до отвращения. Так хотелось отомстить – любой из них, всем одновременно, какой-нибудь сразу и за всех, за все. За себя. За свою нескладную, погубленную жизнь.
Ах, если бы во всем этом было чуть больше человеческого… Чуть больше правды, как, например, в этих холодных мраморных статуях, мимо которых он шел по дорожке Архангельского парка. Чуть больше естества… Тогда, может быть, и он смог бы что-то в себе изменить? Или он уже не был способен на это?
Привлекательная внешность, высокий рост, сильное тренированное тело – таким он видел себя в зеркале сам, таким его видели окружающие. Красивый малый – как, например, вот этот мраморный грек Аполлон. Поэтому бабы и вешались ему на шею. И никто, никто не видел его другим – может быть, только парк, эти липы сотни лет тому назад.
Родители идут по аллее – мать, отец и он между ними. Никак не поймет – чего это они, почему у них такой вид? Вот они останавливаются, мать что-то говорит, у нее виноватое лицо – виноватое и какое-то чужое, лживое. Она что-то объясняет, отец слушает, бледнеет, а потом вдруг наотмашь бьет ее по щеке. Мать убегает по аллее, спотыкаясь, не оборачиваясь. Отец садится на корточки перед ним, пятилетним Андрюшей Угаровым, что-то бормочет, задыхается, руки его трясутся.
