Ужас в том, что подлинный, беспощадный порядок наступает, когда вам не нужно выставлять оцеплений. Когда асфальтовые катки и сержантские куртки излишни, ибо всякий маршрут ограничен заранее и добровольно. В этом смысле родная прописка с дубинкой - приметы не силы, но слабости, это пустяк по сравнению с тягостью мира, в котором вы сами себе и ОМОН, и кровавый режим, и охранка, и столп, и оплот. Уж лучше соседствовать с хаосом, дорогу которому до поры преграждают заборы, чем праздновать с оленятами, пристально глядя в глаза одиноким прохожим. Задача - не самому стать милицией, а уклониться. Зачем мне гражданское общество? - мне хочется только, чтоб не дудели и дали поспать.
Не дадут. Девятого мая, в девятом часу - кто-то опять заорал за окном: Ва-ась, ты там где? Ва-ась, скорей! Хорошо хоть, что фотик на этот раз не затерялся. Хорошо, что без музыки. Да и суворинский справочник куплен - плевать, что закрыт магазин.
Но Вася с Мишей и мертвых заставят проснуться.
Я поспешно оделся и вышел к милиции, караулившей в конце переулка и уже завернувшей две робкие парочки. Те кое-как уяснили, что здесь вам не тут. Ну, а мне-то зачем нарываться? - вдруг сегодня пропустят, даже церберов всенародных гуляний можно попробовать взять на авось.
- Нет прохода, - лениво сказал мне человек-гора в форме, облокотившийся на заграждение. - Не положено в праздник, идите в обход.
И надменная, сонная власть отвернулась.
Не пытаясь заспорить и не огорчаясь, я ушел восвояси. Пусть будет заперто. Я не создан для полной свободы.
Я всего лишь хочу, чтоб порядок держался не мной.
Дмитрий Быков
Ленин и Блок
Политик и поэт
Я не первый, кто ставит их рядом. В проскрипционных списках работы Савинкова и Мережковских фамилия Блока стояла непосредственно после ленинской. Оба подлежали немедленному аресту в случае антибольшевистского переворота. Тут есть логика: оба бесспорно первенствовали, каждый в своей области. Современники этого первенства не оспаривали - словно кумир в подчеркнутом одиночестве занимал первое место, а прочие начинались сразу с одиннадцатого, как Тарковский говаривал о Бахе. Эта бесспорность тем более удивительна, что времена-то были отнюдь не безрыбные: и Ленин, и Блок действовали в блестящем окружении, на фоне сотен политических и поэтических титанов. Но отчего-то именно их авторитет незыблем - и дело тут, конечно, не только в масштабе дарования, но прежде всего в способности обоих быть (или осознаваться) своими, близкими: быть тем, что называется «выразитель заветных чаяний». К Блоку вполне приложима пастернаковская формулировка «Он был их звуковым лицом». Чьим - «их»? Не принципиально: десятых годов. Миллионов современников и соотечественников. Блок и Ленин, каждый по-своему, были предельным выражением некой тенденции; и тенденция - при всем различии областей, в которых они действовали, - была общая. Я назвал бы ее эсхатологической, гибельной. Гибель предчувствовали все, включая самых тупых (они-то обычно наиболее чутки, ум не мешает), но только Ленин и Блок сумели использовать ее максимально эффективно: Блок сделал из нее лучшую поэзию, Ленин - лучшую политику.
У Надежды Мандельштам есть ссылка на ленинскую цитату, которую я нигде не могу обнаружить. Во «Второй книге» она упоминает российского «философа с неумеренно гениальными прозрениями», доказавшего абсолютность классового подхода; думаю, нет сомнений, кто тут имеется в виду. Этот философ считал, пишет она, что эсхатологические предчувствия - участь погибающих классов. Мысль ясная, по-ленински наглядная и плоская (сходные сентенции есть в работе «О значении воинствующего материализма» 1922 года), - с ее помощью легко отмахнуться от чужих гибельных предчувствий, и именно ею Надежда Мандельштам заслоняется от апокалиптических видений: может быть, пишет она, не эпоха виновата, а моя личная обреченность. Но утешение это ложное, картонная преграда на пути всесметающей лавины: если суждено погибнуть целым классам, ни в чем не виноватым, потому что все действительное разумно, - все явно катится куда-то не туда.
Как- то я спросил у Новеллы Матвеевой: способны ли вы объективно относиться к тем, кто вас недолюбливает, а то и прямо ненавидит? В молодости пыталась, ответила она, но потом задала себе вопрос: с чего бы им меня ненавидеть -ведь ничего ужасного я, кажется, не делаю? И я перестала относиться к ним объективно, потому что они того не заслуживали. Так и здесь: если у представителей целого класса, пусть самого имущего, растленного и изнеженного, появляется сознание обреченности, раз миллионы непохожих людей, объединенных по сомнительному признаку, обречены, - стало быть, катастрофа вселенского масштаба действительно близка.
Ленин и Блок, безусловно, оба принадлежали к этому обреченному классу и несли в себе все черты вырождения российского дворянства. Они по-разному интерпретировали сигналы, которые с одинаковой чуткостью улавливали, но выводы делали схожие: гибель близка, она заслужена, ее надо приветствовать. «Более, чем когда-нибудь, я вижу, что ничего из жизни современной я до смерти не приму и ничему не покорюсь. Ее позорный строй внушает мне только отвращение. Переделать уже ничего нельзя - не переделает никакая революция». Под этими блоковскими словами (письмо матери из Милана, июнь 1909 года) Ленин подписался бы охотно, сделав исключение разве что для «революции»; конечно, Блок в своем отрицании был радикальней, но ведь и он в 1918 году, счастливейшем для обоих, поверил, что явится «нечто новое, равно не похожее на строительство и разрушение» (из письма к Маяковскому).
У них много общего - даже и биографически: дурная наследственность со стороны отца (Ульянов унаследовал атеросклероз и мигрени, Блок - приступы безумия), нежная привязанность к матери, ранний и страстный интерес к литературе, первоначальный выбор профессии, от которой оба отказались (и Ленин, и Блок учились на юристов, но быстро охладели к праву как явной и казуистической условности), германофильство (только Ленин боготворил Гегеля и Маркса, а Блок - Канта, но Гейне нравился обоим), странная и не особенно счастливая моногамия (у обоих случались бурные увлечения на стороне, но брак оставался священен). Боже упаси, я не провожу параллелей между Надеждой Константиновной и Любовью Дмитриевной - хорош был бы Ленин, сочиняющий о Прекрасной Даме, - но некий единый кодекс налицо. (Добавьте слухи о множестве ленинских связей с проститутками; такую версию тиражировал В. Тополянский, пытаясь обосновать ленинский сифилис.)
Кстати, об этом сифилисе: о нем столько понаписано, в том числе и серьезными исследователями - А. Эткиндом в частности - что возражать трудно, хотя никаких клинических данных о блоковском сифилисе уж точно не сохранилось; главный аргумент тот, что его лечили ртутной мазью, но ртутной мазью кого только не лечили - от кожных высыпаний, повышенной нервности, тех же мигреней. Версия о ленинском сифилисе тоже более чем сомнительна, медицинских данных нет; израильский врач Владимир Лернер, опубликовавший статью на эту тему в «Европейском неврологическом журнале» за 2004 год, лишь пересказывает старые слухи о том, что Ленина пользовали сальварсаном. Оппоненты охотно эту сплетню подхватывали: Ленин и Блок в сознании современников оставались столь чисты, субъективно непогрешимы, что надо было обязательно стащить обоих с пьедестала, приписать любой грязный мотив или извращение; Роман Гуль растиражировал бред о том, что под «Ночной фиалкой» в блоковском словаре понимается клитор, что это был его фетиш и к петербургским проституткам он хаживал именно ради его стимуляции; по-моему, эта версия характеризует более Гуля, нежели Блока. Интересно, что обоих страстно, до судорог, ненавидел Бунин - здесь у них тоже соперников не было: к прочим современникам, вроде даже прожженного Ал. Толстого, он был снисходителен. Здесь ненависть дорассудочная, онтологическая, - и, само собой, именно Бунин громче других обзывал Ленина «сифилитиком с зеленой жижей вместо мозга».
Нормальная тактика: самых чистых вывалять в самом грязном. Но симптомы их предсмертных болезней действительно были схожи - и окончательных диагнозов до сих пор нет. С Лениным все более понятно: обширный наследственный атеросклероз, - но как он при таком атеросклерозе умудрялся до марта 1922 года бешено работать, да и в ноябре 1923-го начал восстанавливаться, понять решительно невозможно. Думаю, и Ленин, и Блок - примеры удивительной, редкой зависимости физического состояния от душевной жизни: у обоих все настолько определялось умонастроением, что собственно физические причины отходили на второй план. А симптомы у них были сходные: сначала бешеное, страстное раздражение, приступы неудержимой злобы (вспомним блоковскую дневниковую запись о том, как он беспричинно толкнул маленького мальчишку на улице). Потом - мучительные головные боли, полный упадок творческих сил. Потом - провалы в памяти, забывание слов, глубочайшая депрессия, нервное истощение. Внезапные и необъяснимые скачки температуры. Головокружения, тошнота, резкие боли во всем теле. Наконец - безумие: Блок умер сумасшедшим, никого не узнавая и не переставая кричать днем и ночью, фотографии Ленина с идиотически выпученными глазами и блаженной улыбкой обошли весь мир. Оба умерли от главного в жизни разочарования - оттого что «обманула та мечта, как всякая мечта».
