class="p1">— Занимаюсь пробоподготовкой, — коротко ответил Тайвин, предельно сосредоточившись на светящемся окошке сублимационной вакуумной сушилки высокой мощности, где медленно съеживалось темно-коричневое нечто.
— А пахнет…
— Пахнет грибами, потому что это гриб.
— Мухомор? — подколол я ученого.
Штатный гений сердито сверкнул глазами и фыркнул:
— Вряд ли. Сейчас высохнет, возьмем пробу и попробуем что-нибудь простенькое, вроде реактива Марки…
— А что будет?
— Если гриб содержит что-то подобное холину, например, то с щелочью будет запах селедки, а если что-то вроде псилоцибина, то проба станет серо-коричневой, тогда будем добывать экстракт, подтверждать простой цветной реакцией еще раз, и проба с тем же реактивом будет ярко-желтой, и потом можно уже и на ВЭЖХ, — глядя в мои искренние незамутненные знаниями глаза, друг поправил очки и пояснил: — Высокоэффективная жидкостная хроматография. А, плюнь, какая разница, главное — результат. Не буду же я тебя на лаборанта обучать.
— Почему нет, — несколько уязвленно поинтересовался я.
— Потому что к науке, кошкоглазый, надо иметь не просто интерес или склонность, ее надо любить, ей надо восхищаться, и ее превозносить. И постоянно изучать все новое, что может полезть в голову из твоей области знаний и не только. Иначе так и останешься ремесленником с тремя методиками в голове и сотней в методичках. Впрочем, — задумчиво добавил он, — подозреваю, что этот постулат в любой сфере человеческой деятельности будет работать.
Спустя пятнадцать минут мы с одинаковой задумчивостью наблюдали за мутнеющей пробой.
— Интересно, — протянул ученый и выгнал меня заниматься своими делами.
Я пожал плечами и пошел — не висеть же у него над душой. А через час Тайвин с видом Флеминга, уронившего в чашку с колонией патогенных бактерий кусок хлеба с плесенью, постучал в дверь, вызывая охрану.
— Я ни за что не поверю, что один работаю над местной биохимией, — заявил охранникам мой очкастый друг и протянул пробирку. — Отнесите в здешнюю лабораторию, и пусть сделают спектральный анализ, желательно на резонансном рамановском спектрометре.
С раздражением вздохнув, Тайвин вложил в руку охранника образец практически насильно.
— Рамановский спектрометр. Физик такой в начале двадцатого века жил, Раман. Ну, Раман, спектрометр, запомнил? Иди, — ученый отвернулся от двери, та шаркнула, закрываясь, а гений злобно процедил сквозь зубы: — Клинические имбецилы.
— Тай, простой человек не обязан знать такие научные тонкости, — заметил я.
— Да чтоб их… Пес драл! — не постеснялся в выражениях ученый. — Как же мне не хватает моих гамадрилов и лаборатории. У меня все всегда на местах, и аппаратура, и реактивы, и специалисты, а если что надо — всегда через Лекса достать можно…
— Это ты про Санникова? — прищурился я.
— Да. Но ты учти, он только друзьям себя позволяет так называть, — построжел Тайвин.
— Мне разрешил, — гордо заявил я. — Аккурат после беготни с саранчой.
Мой очкастый друг скупо улыбнулся, и мы снова занялись работой, пока спустя еще пару часов к нам не ворвался самолично Алан с автоинъектором наперевес.
— Вы должны были сообщить мне лично! — немного повысил против обычного голос человек-невозмутимость. Мне стало невероятно интересно, и я оторвался от просмотра записей.
— А с какого когнитивного диссонанса мне бежать напрямую именно к вам и непременно лично, и размахивать положительной цветной пробой с реактивом Марки? — с едкой злостью поинтересовался Тайвин.
— Я просил сообщать обо всех неожиданных находках, тем более не вполне привычного характера! — еще больше разозлился Алан.
— А вам никто не говорил про стандартную процедуру испытаний в рамках надлежащей доклинической лабораторной практики? Я еще не особенно понимаю, что это за вещество, а вы уже хотите…
— Результата, — прервал Тайвина апостолец.
Я почувствовал вдруг, что мое душевное состояние необратимо меняется — границы восприятия резко раздвинулись, вобрав в себя и мои смятенные движения души, и странным образом осязаемые эмоциональные колебания схлестнувшихся оппонентов. Только если с кошкой Мирой это чувство контакта было мимолетным, почти невесомым, с чужим невидимкой управлял процессом точно не я, то здесь меня придавило не моими чувствами по моей инициативе, вынудив замолчать и впитывать то, что словами я описать был почти не в силах.
Алан возвышался над гением как скала над морем, давил авторитетом и недовольством, которые я почти физически ощущал. Тайвин смотрел на него снизу вверх с не менее несгибаемым выражением на лице. С его стороны я чувствовал тяжелую и твердую решимость найденный природный наркотик не испытывать и не отдавать ни при каких обстоятельствах.
— Ладно. Будь по-вашему. Мне нужны мыши или крысы, — заявил очкастый мой товарищ. — Лабораторные, в количестве штук пятнадцати.
— Могу выделить двоих подопытных. — Алан пока держался, но я видел нарастающую бурю, непонятным пока мне самому способом. Что-то внутри человека-скалы клубилось, скручивалось жгутами, формировалось в плотное ядро. Только я это не видел глазами и не представлял — ощущал всей кожей.
— Я не экспериментирую на людях. И когда я говорю «мыши» или «крысы», я имею в виду мышей или крыс. Знаете, зверушки такие. С хвостами. — Тайвин, в свою очередь, образно воспринимался мной все прозрачнее и тверже, как если можно было бы прочувствовать
