в том и в другом случае пора умолчания миновала: все мои слова от первого до последнего – чистая правда; готов в этом поклясться в надежде на милосердие.
Зовут меня, милый мальчик, совсем не Тревор. В молодости я носил имя Джеймс Армитедж. Ты понимаешь, как я был потрясен, когда не столь давно твой друг мне об этом напомнил: мне показалось, что он раскрыл мою тайну. Я поступил служащим в один из лондонских банков под своим именем – и как Армитедж был осужден за нарушение закона и приговорен к ссылке. Дружок мой, не думай обо мне очень уж дурно. Я обязан был уплатить так называемый долг чести – и рассчитался чужими деньгами в полной уверенности, что возмещу эту сумму гораздо раньше, чем ее хватятся. Но меня преследовал злой рок. Ожидаемые деньги так и не поступили, а непредвиденная ревизия обнаружила недостачу. Сейчас к моему проступку могли бы отнестись более снисходительно, но тридцать лет тому назад законы блюлись гораздо суровей, и вот в тот самый день, когда мне исполнилось двадцать три года, я был закован в кандалы как уголовный преступник – и вместе с тридцатью семью другими каторжниками посажен на борт барка „Глория Скотт“, отплывшего в Австралию.
Шел 1855 год; Крымская война была в разгаре, и суда, предназначенные для отправки каторжников, в основном служили транспортниками в Черном море. Правительство вынуждено было использовать для ссыльных суда меньшего размера и не слишком для того пригодные. „Глория Скотт“ перевозила чай из Китая, но это было тяжелое, неуклюжее, допотопное судно, которое вытеснили новейшие клиперы. Водоизмещение барка составляло пятьсот тонн; кроме тридцати восьми ссыльных, на борту его находилось двадцать шесть человек команды, восемнадцать солдат, капитан, три помощника капитана, судовой врач, священник и четверо караульных. Таким образом, когда мы отплыли из Фалмута, всего на корабле находилось около ста человек.
Переборки между камерами для заключенных были не из прочного дуба, как предписано для подобных кораблей, а довольно тонкими и хлипкими. В кормовой части моим соседом оказался тот, кого я заприметил, еще когда нас вели по набережной, – молодой человек с гладким лицом, длинным точеным носом и тяжелой нижней челюстью. Он шел развязной походкой, высоко закинув голову, и отличался необыкновенным ростом – не меньше шести с половиной футов: вряд ли кто-то из нас доставал ему до плеча. Было удивительно среди такого множества хмурых и унылых физиономий видеть лицо, горевшее энергией и решимостью. Мне оно представилось костром в мареве снежной бури. Поэтому меня очень обрадовало его соседство, а когда я глухой полночью услышал его шепот прямо над ухом – сквозь отверстие, проверченное им в перегородке, – то прямо-таки возликовал.
„Эй, приятель! – зашептал он. – Как тебя звать-называть и за что тебя сюда закатали?“
Я ответил и в свою очередь поинтересовался, с кем разговариваю.
„Меня зовут Джек Прендергаст, и, Бог свидетель, ты еще благословишь мое имя, прежде чем мы разойдемся“.
Я вспомнил о его деле, которое незадолго до моего ареста произвело в стране настоящую сенсацию. Прендергаст воспитывался в хорошей семье, но ему – наряду с немалыми способностями – присуща была неискоренимая порочность. Он изобрел оригинальную схему мошенничества и выудил у ведущих лондонских коммерсантов громадные суммы.
„Ага, так ты обо мне помнишь?“ – не без гордости хохотнул он.
„Еще бы, конечно“.
„В таком случае, быть может, тебе запала в память и одна особенная подробность?“
„А именно?“
„Наличными у меня было около четверти миллиона, да?“
„Так утверждали“.
„И вернуть их не удалось, верно?“
„Да“.
„Куда же, по-твоему, девались эти денежки?“
„Понятия не имею“.
„Я зажал их в кулаке! – вскричал он. – Клянусь небом, фунтов у меня больше, чем волос на твоей голове. А если ты заграбастал их порядочно, детка, и хорошо кумекаешь, как с ними обращаться, любые горы тебе нипочем. Неужто ты думаешь, что такой сам себе господин, как я, намерен протирать штаны в этой дряхлой вонючей посудине, в этом затхлом каботажном гробу вместе с крысами и клопами? Нет, сэр, такой человек усердно позаботится не только о себе, но и о своих дружках. Не сомневайся! Держись за него руками и ногами – и можешь поклясться на Библии, что он дотащит тебя на буксире до самой безопасной гавани“.
Прендергаст продолжал разливаться соловьем и дальше; поначалу я считал его слова пустой болтовней, но через какое-то время – после того, как он меня испытал и заставил принести самую торжественную клятву, – открыл мне существование заговора, имеющего целью захватить корабль. Еще на суше этот план был разработан дюжиной сообщников во главе с Прендергастом, которым он обещал щедрое вознаграждение.
„Я не один, у меня есть компаньон, – втолковывал мне Прендергаст. – Таких, как он, поискать, и надежней не сыщешь. Вот он-то и бережет мой капитал, а где сейчас, по-твоему, этот банкир? Подвизается капелланом на нашем суденышке – ни больше ни меньше! Явился на борт в черной сутане с бумагами, выправленными как надо, а деньжат у него в сундуке хватит на то, чтобы положить это корыто себе в карман целиком, не глядя. Вся команда за него горой. Да он и скупил их оптом за наличный расчет еще на берегу, пока они только нанимались. Подкупил он также двоих караульных и Мерсера, второго помощника; подкупит и самого капитана, коли понадобится“.
„А что нам предстоит сделать?“ – спросил я.
„Что сделать? Разукрасить алые солдатские мундиры, да поярче, чем они от портного вышли“.
„Но солдаты вооружены“, – напомнил я.
„А мы, по-твоему, с голыми руками на них пойдем? Для каждого из наших молодчиков запасено по паре пистолетов, и если при поддержке команды мы не завладеем этой посудиной, то нас самое время отослать в пансион для девиц. Переговори сегодня со своим соседом слева: узнай, можно ли ему доверять“.
Я выполнил это поручение; второй мой сосед оказался юношей, который совершил правонарушение, сходное с моим: подделал вексель. Звали его Эванс, но впоследствии он, как и я, сменил имя, а сейчас живет на юге Англии в полном благополучии и на широкую ногу. Он с готовностью согласился примкнуть к заговору, не видя иного способа спастись, и еще до того, как мы пересекли Бискайский залив, оставалось только двое ссыльных, не посвященных в наш секрет. Один из них был слабоумным, и мы не решались ему довериться, а второй страдал желтухой и вряд ли мог быть нам полезен.
С самого начала не было решительно никаких помех к достижению цели. Команда состояла из головорезов, специально для того и отобранных. Мнимый капеллан заглядывал в наши каморки, дабы направить нас на путь исправления. Он не расставался с черной сумкой, набитой якобы
