– Садись, – коротко сказал он, прохаживаясь по кабинету с мрачным выражением лица.
Безостановочное брожение продолжалось около пяти минут. Не зная, чем себя занять, я боролся с искушением закурить одну из трех оставшихся у меня сигарет. Наконец Дубов занял свое кресло за столом и раздраженно произнес:
– Вот ведь подонки! Не дадут спокойно помереть от рака!
– Вы имеете в виду кого-то конкретно? – осторожно спросил я.
– Куда уж конкретнее! Такое покушение могли организовать только профессионалы высочайшего класса. Силовики. Моя популярность и прямолинейность не дают этой своре спать спокойно.
– Сейчас многие профессионалы работают на частных лиц, – напомнил я. – Заказчиком мог быть кто угодно.
– Нет. – Дубов мрачно покачал головой. – Это государственный заказ, заруби себе на носу, писатель. Та телефонная трубка всегда находилась при мне, и обычно только я отвечал на звонки. Она предназначалась для особо важных разговоров. Номер знали считанные единицы. Его невозможно было ни просканировать, ни определить каким-либо другим способом. А мне ведь не случайно трезвонили все утро, помнишь? Кому-то не терпелось снести мне голову. – Он машинально провел рукой по седой шевелюре, убеждаясь, что пока еще все находится на своих прежних законных местах.
– Если номер знало ограниченное число людей, то тем проще вычислить среди них покушавшегося, – подсказал я.
– Я тебя не в качестве Шерлока Холмса нанял! – неожиданно разозлился Дубов.
– Меня пока что вообще никто не нанял, – спокойно парировал я. – Вы затащили меня сюда, поболтали со мной на общие темы, познакомили со своей очаровательной дочерью и накормили незабываемым завтраком со взрывчаткой на десерт. Вот, собственно говоря, и все. Очень признателен, конечно, но я бы предпочел другую развлекательную программу.
Дубов меня слушал-слушал, а потом как заорал:
– Ты не развлекаться сюда привезен! Считай, что я тебя уже нанял! Ты работаешь на меня! Все! Разговор закончен! Как я сказал, так и будет!
– Говорить можно что угодно, – возразил я уже не просто спокойно, а скучно. – Только в карманах у меня так же пусто, как и вчера. Как будем решать эту проблему? На дворе не Новый год, так что на сюрприз под подушкой вряд ли можно рассчитывать.
– Сколько тебе платят за твои книжки? – поинтересовался Дубов, бесцельно перекладывая на столе бумаги. По его отстраненному виду было заметно, что сумма моего гонорара давно определена, и торги будут носить чисто символический характер.
– Мне много платят, – соврал я. – Очень. – Даже на последнем слове мне удалось не моргнуть глазом.
– Много – это сколько?
– Много – это гораздо больше, чем мало.
– Я дам тебе ровно десять тысяч и ни долларом больше, – заявил Дубов с кислым видом. В этот момент он гораздо больше походил на скупого еврея в лавке, чем на главного патриота России, сулящего процветание каждому соотечественнику.
Прикинув, что на взносы обоих Дубовых, старшего и младшего, можно будет завтра же затеряться на российских просторах так, что ни одна собака не отыщет, я повеселел. Меня абсолютно не волновало, как отнесется Дубов к такому коварству с моей стороны. Я не питал к нему ни симпатии, ни добрых чувств, ни просто уважения. Он решил любой ценой подчинить меня своей воле, заставить меня плясать под его дудку. Я же становиться покорно пляшущей марионеткой не желал. Таким образом, каждый из нас вел свою игру и каждый устанавливал в ней собственные правила. Первым применил недозволенный прием Дубов. Я лишь намеревался отплатить ему той же монетой.
Помимо всего прочего, у меня попросту не было времени строчить эти чертовы мемуары. Раз уж Дубов сумел раскопать похороненное мной прошлое, то эти сведения могли всплыть когда угодно и где угодно. Например, завтра. Или вчера. В милиции, в прокуратуре, в ФСБ. Если отбросить всякую лирику, до которой юридически подкованному народу нет никакого дела, то мои недавние похождения тянули на пожизненное заключение. Я превысил все мыслимые и немыслимые пределы необходимой обороны, а смягчающие обстоятельства на нары вместо матраса не положишь. Более того, Веру тоже могли привлечь в качестве соучастницы, и при таком раскладе моей дочурке светило счастливое детство в каком-нибудь сиротском приюте.
Все это и многое другое пронеслось в моей голове за те несколько секунд, которые понадобились мне для принятия окончательного решения.
– Отлично, – сказал я, пристально глядя Дубову в глаза. – Десять тысяч долларов. Этой суммы будет вполне достаточно. И никаких переводов на счет, открытый в «Шалтай-болтайбанке». Только наличные.
– Разумеется. – Он смотрел на меня с не меньшим вниманием. – Я вручу тебе всю сумму, как только ты закончишь работу.
– Нет. – Я покачал головой. – Такие условия меня не устраивают.
– Свое мнение можешь оставить при себе, – отрезал Дубов. – Будет так, как я сказал, а не иначе. Расчет в конце. Потерпишь, ничего с тобой не станется… Ты сколько страниц в день шлепаешь?
– Это зависит от многих обстоятельств… – пробормотал я, прикидывая, хватит ли мне девяти тысяч, которые пообещал Марк. Новые паспорта, не самой последней паршивости тачка с документами, квартира в каком-нибудь захолустье… В принципе можно было уложиться в смету и без гонорара.
– От чего зависит? – прервал мои размышления Дубов. – От размера шрифта?
Я взглянул на него с подозрением: не издевается ли? Но он был абсолютно серьезен и деловит. Это было по меньшей мере странно для человека, который выпустил несколько книг, подписанных его именем. Пожав плечами, я пояснил:
– Без буковок, конечно, никак не обойтись, но существует еще такое понятие, как вдохновение…
– Вздор!
– Что?
– Я сказал: вздор! Чушь! Выдумка яйцеголовых для оправдания своего существования. У тебя под рукой будут все необходимые материалы: мой дневник, подробный план книги, подборка газетных статей, видеокассеты, дискеты. При чем тут какое-то вдохновение? Садись и пиши. Страниц этак по двадцать в день… – Дубов выпятил губы, словно намереваясь поцеловать невидимого призрака, задумчиво пошевелил ими и опять напряг голосовые связки: – За месяц управишься. Запросто.
Мне было что ему возразить, но не станете же вы вступать в спор с заупрямившимся ослом? Тем более если вам с ним не по пути.
Меня больше интересовало другое: не удастся ли облегчить побег, взяв работу на дом? Уже составив некоторое представление о деспотических замашках Дубова и примерно представляя себе, что услышу в ответ, я все же решил забросить удочку. На всякий случай.
– Ладно, попробую управиться за месяц, – задумчиво произнес я, хмуря лоб для пущей важности. – Потом приезжаю сюда с готовой рукописью, вы ее просматриваете и расплачиваетесь со мной на месте. Так?
– Ты больной? – желчно осведомился Дубов, еще недавно жаловавшийся мне на раковую опухоль. – Псих? Или прикидываешься? Кто же теперь тебя отсюда выпустит, тем более с секретными материалами? Не-е-ет. – Он тянул это короткое слово так долго, что израсходовал весь воздух в легких и был вынужден с присвистом пополнить запасы. – Писать будешь здесь. Под моим присмотром. Стоит тебе выйти за ограду, и тебя моментально прихлопнут, как муху.
– За что? – полюбопытствовал я.
– Ни за что. Просто так. Мух за что убивают? За вредность! Вот и тебя тоже изничтожат на всякий случай. Как потенциального разносчика опасной информации.
Дубов захохотал, радуясь своему остроумию. Я веселье попридержал. В его мрачной шутке присутствовала такая большая доля правды, что это было уже несмешно.
Мне вспомнилось расхожее сравнение громкой сенсации с разорвавшейся бомбой. После случая с телефонной трубкой подобная ассоциация поневоле обретала угрожающий смысл. Бомба, которую решил подсунуть мне Дубов, ждала своего часа, и взрывной механизм мог сработать в любую минуту. Будет книга написана или нет, теперь это не имело никакого значения. Одним только невольным соприкосновением с разоблачительными фактами я уже подписал себе смертный приговор. Нет, не я подписал. Дубов сделал это, втравив меня в историю с перетряхиванием чужого грязного белья. И он отлично сознавал, чем для меня закончится пребывание в его доме. Посмертным изданием еще не написанной мной книги. Он избрал меня в качестве камикадзе. Мне пришлось отвести глаза в сторону, чтобы не позволить Дубову прочитать то, что в них было написано. Я не желал быть разменной пешкой и ненавидел людей, которые запросто жертвуют близкими в своих политических играх. Мной… Молоденькими мальчиками в форменных оливковых рубашечках, которых могут просто упрятать в кутузку, а могут и покосить из автоматов… Мальчиками постарше, которым не сумели обеспечить настоящую жизнь, зато обрекли их на настоящую смерть в Чечне… Моряками, которых топят в море, как каких-то безродных котят.
