– Натан, похоже, контузия – полезная штука.
– Тебе лучше знать. Ты же тоже был контужен. Вообще не советовал бы.
– Видимо, меня не так. Давай, Натан, наливай, а то уйду. Пора мне.
Разлили, выпили, закусили.
– А насчёт формы – верно, – подытожил свои раздумья комбат.
– Если бы увидели, сами бы поняли.
– А ты где видел?
Опа! Опять попался. Крутимся, выкручиваемся:
– Да перед глазами стоит. Прямо так и вижу. Но сам не сошью. Не умею.
– Натан?
– Вить, – Натан заёрзал на стуле рядом, – я тут с портнихой договорился.
– В смысле?
– Ты же говорил, что выйти не в чем, ещё в госпитале. Я же не знал, что всё так быстро решится. А у меня в знакомых портниха одна. Хорошенькая.
– Как спец или внешне?
Натан махнул рукой:
– Одно другому не мешает.
– Всё-таки друзей ты имеешь, – вставил я свои пять копеек.
– Никого не касаемо! Я уже много лет ей помогаю. Ей детей поднимать надо, она меня обшивает. И делает это, как видите, хорошо.
– Реклама – двигатель торговли.
– Что? А-а, ну да. Помогаю зарабатывать. Так вот, она прийти хотела, мерки снять. Я отменил всё, думал – армия обеспечит. А теперь придется опять в глаза лезть. Да, опять же, дело не в этом. Мы с тобой как-то вели беседу, смысл которой был донесён до моей знакомой. Так вот теперь её интересует – как ты к дворянам относишься?
– Никак, – усмехнулся я. Видя непонимание Натана, добавил: – К дворянам не отношусь.
– Тьфу ты. Да я не о том.
– Натан, ты как дитё. Ну как можно личные отношения строить на классовом признаке? Дворянство как явление отжило своё. Это я тебе уже говорил. Но это не значит, что все дворяне сплошь моральные уроды. Только большинство. Деградировавшее.
– Это как? – Андрей не понял.
– Обленившееся разумом, сердцем и душой.
– А-а. Не знал, что так бывает.
– Натан, ты скажи, она свой дворянский апломб проявляет?
– Ни разу не видел. Но всё у неё как-то иначе получается. Как-то чище, возвышеннее. А это, что ты назвал, может, и не присуще ей.
– Эх, если бы они все так смогли – высокомерие попридержать, да делом бы занялись – без революций обошлись бы.
Мои собеседники разом напряглись, стали озираться. М-да, за языком-то следи!
– Ты не против встретиться?
– Конечно, нет. С чего вдруг? Человек нужным, полезным делом занят. Профессия уважаемая – не всяк сможет. А происхождение? Это как родинка на лице. Ну, есть. Ну, стесняешься. Ну и что? Человек-то при чём? Он не выбирает, откуда в свет прийти. Человека судить можно только по его жизненному пути.
– Да, как шрам, – добавил комбат, больное это у него.
– Хорошо ты сказал, Виктор. Я запомню дословно. И ей передам. Как бальзам на душу ей слова твои будут. Особенно сыну её. Взрослеет он. Мир видит искажённо.
– Ну, вот и порешили. Натан, помоги в этом. Очень уж мне интересно, что за чудо он там видит, контуженый этот. Пошёл я. Нельзя мне с подчинёнными пить.
– Литр коньяка выели – вспомнил, – удивился Натан, – я тебе припомню!
– Натан, ну, правда. Я же теперь не боевой пенсионер, а комбат. На фронт меня не возьмут, такие, как ты, медики-душегубы зарубят.
– И я к этому первый руку и приложу. Меня ведь не пускают. На финскую пустили, а сейчас – нет.
– А я-то тут при чём?
– Что ж мне одному оставаться?
– Еврейская морда! – хором с комбатом воскликнули мы.
– Да пошли вы по весёлому адресу. Вот подготовлю двух хирургов себе на смену, тогда, Андрюха, вместе на фронт и пойдём. Пропишу я тогда тебе – «годен». А пока этих щеглов научи, чему тебя тётка-война научила. Да давай иди уже. Два часа уходишь, не уйдёшь никак. Надоел.
– Злые вы. Уйду я от вас. Давай на посошок. Что глазами хлопаешь. Обмануть хочешь? Кого, меня? Да, я твою еврейскую морду насквозь вижу. Доставай. Я же слышал звон не литра в ридикюльчике твоём, а как минимум трёх стекляшек. Не делай ангельские глаза – от командира разведроты не спрячешь, особенно коньяк.
– Уел ты меня, Андрюха.
Разлили, выпили, закусили. Комбат как-то чудно стукнул каблуками, кивнул:
– Честь имею!
И свалил, оставив меня с открытым ртом.
– Это что было?
– Не обращай внимания. Он тоже контуженый. Правда, его посильнее твоего порвало. Вот теперь к месту и нет царских офицеров пародирует. Если бы не орден – ох и огрёб бы. А так – пожимают плечами, пальцем у виска покрутят и махнут рукой – контуженый. Ты лучше спой.
– Да что я тебе, Шаляпин?
– Что ты ломаешься, как девочка. Я вообще старше тебя по званию – прикажу.
– А в ухо? Я тоже контуженый. Ладно, что-нибудь сейчас вспомню. Слушай. Не помню, что это, похоже, молитва.
Ночь. Над Русью ночьИ гладь небес. Млечный Путь такПредвещает. ТьмаВо степи. Рыщут шакалы.Ведь Русь в ночи, как чаша туманомСон-травой, испита дурманомИ во лжи росою полита.Белый конь ступает копытомПо восходе солнца над Русью.Поднимайтесь, русские люди!Разжигайте горны во кузнях!Здесь жатва кровавая будет!Степь Руси здесь,Слабый зов здесь,Бродит тень здесь.Сына кличет мать. НоСпят сынки. ЛишьСлышится стон слабый.Здесь была кровавая битва.Пала рать, изменою бита,Болью стонет мёртвое поле.Зверя вой врезается в поры.Родина взывает по праву,И земля, испившая крови,Отомстить кровавым шакалам,Выкинуть чужестранных уродов.Чёрный дым здесь,Казнь сынов здесь,Смерть мужей здесь,Портят белых дев здесь.Чёрный дым.Над Русью вой слышен,Погибает русская раса,Празднуют враги в нашем доме.Собирайте новые рати,Бой врагу в подарок готовьтеНе погибнет русская раса,Не бывать врагу в нашем доме.Растерзайте вражие стяги,Пламя верните в родные чертоги,Родина взывает по праву.И земля, испившая крови,Отомстить кровавым шакалам,Выкинуть чужестранных уродов.Подняв стяги, идут поколеньяОтомстить за преданных смерти,И за жён, иссеченных плетью,За детей, закованных в цепи.Родина взывает по праву,И земля, испившая крови.Отомстить кровавым шакалам,Выкинуть чужестранных уродов.Погибает русская раса.Празднуют враги в нашем доме.Собирайте новые рати.Бой врагу в подарок готовьте.Не погибнет русская раса.Не бывать врагу в нашем доме.Собирайте новые рати,Растерзайте вражие стяги.
Долго молчали. А как говорить? Даже у меня кожа мурашами покрылась, а Натан вообще впервые услышал. Потрясён. Молча разлил, выпил, даже меня не дожидаясь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
