и многие века.
И не потому, что была какой-то особенной на вкус. А просто потому, что впервые за сотни лет, он действительно утолял голод, являвшейся лучшей приправой любому блюду.
Тактур все то время, пока Хаджар сметал в себя еду, лишь тепло улыбался и продолжал заниматься своими делами. Как и остальные посетители, которых нисколько не волновало наличие рядом такого гостя.
Когда же с трапезой было закончено, генерал залпом осушил чарку чая и отставил её в сторону.
— Спасибо, Тактур.
— Не за что, Хаджар, — ответил хозяин таверны.
Удивительно, но сказанное не было частью социального ритуала или простой вежливостью, он действительно имел ввиду то, что произнес — «не за что».
Гости ели и о чем-то общались. Хаджар не раз слышал такие разговоры. Обычно люди обсуждали что-то бытовое, но нет-нет, а в их диалогах проскальзывали обсуждения налогов, королей и королев, правителей, недавние войны или распри, а здесь… здесь ничего из этого так и не прозвучало.
Люди неспешно вели беседы, в которых ничто не намекало на привычные обитателям внешнего мира детали жизни.
— Откуда ты пришел, странник? — спросил, внезапно, Тактур.
— Из Лидуса, — ответил Хаджар.
— Никогда не слышал о таком месте, — пожал плечами трактирщик и вернулся к протиранию чарок.
Хаджар, пока все были заняты и никто не обращал на него внимания, украдкой достал с тропы ветра свой старенький, но все еще живой и верный Ронг’Жа.
— Все же музыкант, — кивнул своим мыслям Тактур.
— Когда-то хотел им стать.
— А что помешало?
Теперь пришел черед Хаджара пожимать плечами.
— Жизнь… наверное.
— Понятно, — вздохнул трактирщик, а затем махнул в сторону небольшой сцены. — Если хочешь отплатить за еду, то сыграй нам что-нибудь из того, что поют на твоей родине. И этим и расплатишься со мной за будущий разговор.
— А откуда ты знаешь…
— Я тридцать лет стою за этой стойкой, странник, — хохотнул Тактур. — Этого достаточно, чтобы с первого взгляда понимать, когда от меня людям что-то требуется. Тебе же не нужна работа или жилье, а еду я тебе и так дам, так что остается только одно — информация. А значит — разговор.
Хаджар мысленно отдал дань уважения прозорливости трактирщика, после чего поднялся на ноги и прошел к сцене — небольшому подиуму, приподнятому над общем уровнем дощатого пола у самой дальней стены заведения.
Он взял табурет, опустился на него и тронул струны. Удивительно, как часто в последнее время он брал в руки далеко не меч, а музыкальный инструмент.
В тускло освещенном углу гомонящей таверны Хаджар держал на коленях Ронг’Жа. Струны, изношенные, но упругие, слабо гудели под тяжестью прожитой ими истории, ожидая прикосновения того, который досконально знал их музыку, но вот уже как бесчисленные луны померкли с тех пор, как он играл её для простых слушателей, а не големов, мудрецов, бессмертных или кого-то еще.
С губ сорвался неуверенный вздох и пальцы, помнившие нюансы каждой ноты, начали танцевать на инструменте. Поначалу музыка звучала лишь шепотом, нерешительным и хрупким, как крылья бабочки, почувствовавшей первые лучи рассвета. Мелодии звучали далекими отголосками той страны и времени, которые Хаджар оставил позади, и каждый удар по струнам был подобен легкой ряби на поверхности пруда, одновременно отражая и искажая прошлое.
Пока он играл, болтовня в таверне постепенно стихала. Дверь стала чаще приоткрываться, впуская потоки холодного воздуха и новые лица, привлеченные тонкими нотами, доносившимися из угла Хаджара. Все новые посетители занимали места на деревянных скамьях, на полу или просто стояли, завороженные музыкой, которая словно лилась прямо из души музыканта.
Когда же он последний раз играл для такой аудитории? Неужели больше шести веков назад? На ярмарках Лидуса в составе цирковой труппы?
Хотя ноты и строились ровными рядами, но в их звучании чувствовался трепет сердца Хаджара. Эти струны помнили, буквально чувствовали живой смех цирковой толпы, суету и бесконечный гомон радостных зрителей. Но они так же помнили и мрак внутри человека, запертого в теле искалеченного уродца, посаженного на цепь в клетке, и ту далекую вибрацию аплодисментов, которые так и не достигали его сердца.
Но для слушателей каждый аккорд рисовал живые сказки о родине, окутанной пеленой времени, о месте, которое теперь казалось миражом из другой жизни. В ритме звучала меланхолия, тоска по родному дому, покинутому много веков назад. Ронг’Жа пел о горах и долинах, о древних тропах и забытых праздниках, о любви и дружбе, навсегда затерянных в песках времени.
Пальцы Хаджара, прежде немного нерешительные, теперь двигались с неземной грацией, перебирая струны, словно не желая пробуждать их от глубокой дремоты. Создаваемые мелодии были настолько осязаемы, что, казалось, превращались в клубящийся вокруг него туман. Музыка была едва ли не живой, дышала, нашептывала истории, которые не передать словами.
Зрители буквально физически ощущали тяжесть каждой ноты, страсть, ностальгию, боль и что-то еще… что-то для многих непонятное и неуловимое.
В этот момент они не просто слушали песню, а путешествовали по тем уголкам души генерала, о которых он и сам не хотел вспоминать.
И когда последние ноты рассеялись среди свечей таверны, встретившей за прошедшие время ночи, лишь тихое молчание ответило на игру генерала, потерявшего себя среди минут, слившихся в часы.
Хаджар, открыв глаза, с удивлением обнаружил, что зал был битком набит, а за окном сияли звезды. И пусть их созвездия были ему незнакомы, но те, как и всегда, выглядели холодными и безучастными зрителями смертных жизней.
Генерал отложил Ронг’Жа и, проходя мимо немой толпы, направился обратно к бармену.
— Спроси у него про кузню Архад-Галена, — шепнул на ухо Хельмер.
— Архад-Галена? — переспросил Хаджар. Это имя казалось ему знакомым… кажется, так звали одну из фигур легенд гномов Рубиновой Горы. — А причем здесь он?
— Притом, что тот учился у Хафотиса, — продолжил шептать демон. — а в то время Хафотис владел кузней здесь, в Гиртае. Как мы все впоследствии узнали — по заказу Яшмового Императора он мастерил клетку для Ляо Феня.
— Прямо в его доме?
— Скажи здорово, да? Коварство и подлость! Я даже немного восхищен.
Глава 1877
Когда Хаджар вернулся к стойке, то Тактур посмотрел на него с легким прищуром. Не обвинительном, а скорее слегка насмешливым.
— Если ты не музыкант, — сказал он, протягивая заполненную до краев чарку и небольшой, тугой кошелек. — то я тогда не знаю, кто музыкант.
Хаджар отсалютовал чаркой и отпил немного. Сперва ему показалось, что это терпкий сок, но спустя несколько мгновений алкоголь обжег отвыкшее от таких ощущений горло.
Нет, спиртное он пил и будучи адептом, но, все же, тело простого человека, вкусившее вино и тело адепта, пьющее брагу, которой можно отравить пару деревень вызывали совершенно разные ощущения, сравнивать которые не имело ни малейшего смысла.
— А это к чему? — спросил генерал, указывая на набитый кожаный кошель, лежавший на краю стойки.
— Благодарность людей, — коротко ответил хозяин таверны.
Хаджар не стал отказываться. Что-то ему подсказывало, что деньги в предстоящем походе будут далеко не лишние. Так что он развязал тесемки и заглянул внутрь, увидев внутри несколько десятков, простых квадратных монеток, отличавшихся лишь тем, что на них значились различные цифры и чила.
Один, три, пять и десять. Больше всего оказалось именно «трешек», в то время как десяток и единиц — пара штук.
Сами же монеты не представляли ровно никакой ценности. Выкованные из самого тривиального железа, не покрытые ни бронзой, ни серебром, они являлись скорее физической формой «договора» и «обещания», нежели реальной ценностью.
— Спасибо, — кивнул Хаджар и убрал кошелек за пазуху.
Несколько минут он молча пил вино, предаваясь светлой ностальгии по тем временам, когда они так сидели с Неро и Серой или Эйненом.
Странно, но почему-то после того, как генерал покинул Даанатан он почти никогда не сидел в спокойной обстановке и не пил вино или брагу. Попросту не находилось времени в бесконечной круговерти путешествий, сражений и тренировок.
— Спрашивай, что хотел, — напомнил Тактур. — раз уж условились и ты выполнил свою часть уговора, то я поделюсь с тобой информацией, если, конечно, она мне известна.
Хаджар отставил в сторону вино и посмотрел в глаза трактирщика. В тех не нашлось места ни фальши, ни даже намека на иронию или ложь. Это, все еще, было непривычно. И не потому, что генерал прожил больше шести веков среди
