Вслед за первоначальным изумлением и неверием в столь коварное нападение наступила чуть ли не безучастность, покорность судьбе. В этой темной комнате для нее нет жалости, Лин это знала. Никаких шансов на милосердие. И все же она должна попытаться. Ладонью прикрыв глаза от резкого, прожектором бьющего света, она попробовала разобрать что-нибудь в той тени, где сидел и наблюдал за ней ее тюремщик.
– Пожалуйста... – Лин едва узнала себя; не голос, а скорее хрип из запекшейся глотки. – Умоляю вас, зачем вы это делаете?
В ответ – тишина, прерываемая только ее собственным дыханием. В воздухе висит запах табака. Раздался шорох, неясный звук какого-то движения.
Затем вновь заиграла музыка.
Глава 11
Четверг стал днем, когда на Манхэм начал спускаться холод. Нет, не в смысле климата: погода продолжала оставаться все такой же жаркой и сухой. Не важно, стал ли этот холод неизбежной реакцией на недавние события или же последствием скарсдейловской проповеди; психологическая обстановка в поселке, казалось, пережила заметный сдвиг за одну только ночь. Сейчас, когда невозможно было обвинять в зверствах чужака, Манхэм мог повернуть испытующий взгляд лишь в свою сторону. Крадучись, как зараза, незаметная поначалу, но уже разносимая первыми жертвами, в поселок скользнула подозрительность.
Как и при всякой инфекционной болезни, имелись те, кто был подвержен ей более других.
Возвращаясь из лаборатории ранним вечером, я об этом еще ничего не знал. Генри согласился вновь меня подменить, отмахнувшись от предложения пригласить кого-нибудь на время.
– Не торопитесь. Мне только на пользу пойдет всерьез поработать хотя бы разок, – сказал он.
Я вел машину, открыв все окна. Стоило оставить позади забитые дороги, как в воздухе разлился аромат пыльцы. Щекочущая сладость текла поверх легкого запашка подсыхающей грязи камышовых зарослей. Хоть камыши и отдавали тухлыми яйцами, все равно это куда как лучше, чем химическая вонь детергента, которая по-прежнему словно бы липла к моей носоглотке. Длинный выдался день, и большая его часть потрачена на работу над останками Салли Палмер. Время от времени я все еще испытывал странное чувство раздвоенности, когда пытался совместить воспоминания о полной жизни, общительной женщине с тем набором костей, что были начисто выварены от малейших остатков мяса. Впрочем, долго размышлять над этим не хотелось.
К счастью, слишком много имелось насущных дел, чтобы позволить блуждать мыслям.
В отличие от кожи и плоти на костях сохраняются все следы от полученных повреждений. В случае Салли Палмер некоторые из них были всего лишь легкими царапинами, что не давало нам ничего. С другой стороны, имелось три участка, где лезвие проникло так глубоко, что оставило за собой «окостенелый» след. Там, где спину Салли разделали под лебединые крылья, по обеим лопаткам шли одинаковые борозды длиной по шесть-семь дюймов. Каждая сделана одним быстрым взмахом. Это следовало из того, что борозды на концах были не столь глубоки, как в середине; в обоих случаях нож прошелся по лопатке дугообразным, а не тычковым движением. Спина рассечена, а не проткнута.
С помощью крошечной электропилы я сделал аккуратный сквозной пропил по одной из бороздок на полную длину лопатки. Марина с любопытством следила из-за моего плеча, пока я разглядывал поверхности, где нож прорезал кость. Движением руки я пригласил помощницу подойти поближе.
– Видите, какие гладкие торцы? Это значит, что на лезвии не было волновой заточки или зазубрин.
Нахмурившись, она пригляделась.
– Откуда вы знаете?
– Потому что в противном случае остается характерный след. Вроде распила циркулярной пилой.
– Значит, это сделано не хлебным ножом?
– Нет. Впрочем, орудие было очень острым. Видите, какие чистые и четко очерченные края? И очень глубокий след. Четыре-пять миллиметров в середине.
– Получается, нож большой?
– Я бы сказал. Что-то вроде здорового кухонного ножа или тесака, каким орудуют мясники. Только мне сдается, это скорее большой охотничий нож. У них лезвие тяжелее и жестче. Нож при ударе не изогнулся и не дрожал. И разрез сам по себе весьма широкий. Мясные ножи много тоньше.
Применение такого ножа, помимо прочего, хорошо согласуется с очевидными охотничьими навыками убийцы, хотя об этом я умолчал. Я сделал снимки и замерил обе лопатки, после чего перешел к третьему шейному позвонку. Когда перерезали горло Салли Палмер, кость в этом месте пострадала больше всего. Здесь форма следа иная, почти треугольная. Удар, а не разрез. Убийца ткнул ей в горло острием, затем вспорол трахею и сонную артерию.
– Он правша, – сказал я.
Марина вопросительно посмотрела на меня.
– Дыра в позвонке глубже со стороны левой руки, затем сходит на нет вправо. Вот как он поступил. – Ткнув пальцем себе в шею, я изобразил, будто перерезаю горло. – Слева направо. Отсюда предположение, что он правша.
– А не мог ли он хлестнуть наотмашь? Как бы тыльной стороной ладони?
– При этом было бы скорее рассечение, как на лопатках.
– А если сзади? Скажем, чтобы не облиться кровью?
Я покачал головой.
– Без разницы. Он мог встать сзади, но и в этом случае ему все равно пришлось бы завести руку с противоположной стороны, ткнуть в шею ножом й дернуть его обратно. В противном случае нож пришлось бы вонзать, а не тянуть на себя. Слишком неудобно, да и на кости остался бы иной след.
Марина замолчала, обдумывая услышанное. Согласившись с моими доводами, она кивнула.
– Ловко у вас получается.
Нет, подумал я. Просто кое-что остается в голове, когда вдоволь насмотришься на такие вещи.
– Почему вы говорите «он»? – вдруг спросила Марина.
– Пардон?
– Рассуждая про убийцу, вы все время говорите, будто это мужчина. Однако свидетелей нет, а труп настолько разложился, что мы не нашли никаких признаков изнасилования. Вот я и думаю, почему вы так решили. – Она смущенно пожала плечами. – По привычке или же полиция что-то нашла?
Об этом я не думал, хотя она была права. Я автоматически предположил, что убийца – мужчина. Пока что все указывало именно на это: физическая сила, пол жертв. Впрочем, я сам удивился, что с ходу сделал такое допущение.
Я улыбнулся:
– Сила привычки. Обычное дело. Впрочем, сейчас я ни в чем не уверен.
Она посмотрела на кости, которые мы до сих пор изучали с такой клинической отстраненностью.
– Я тоже думаю, что это мужчина. Будем надеяться, мерзавца поймают.
Размышляя над ее словами, я чуть было не упустил из виду последнюю деталь. Дело в том, что я рассматривал позвонок под ярким светом через микроскоп с низким разрешением. И лишь когда я был уже готов оторваться от окуляра и выпрямиться, в глаза бросился крошечный черный кусочек, лежавший в самой глубине отверстия, проделанного кончиком ножа. Поначалу я решил, будто передо мной остаток гнилой биоткани, хотя нет, не похоже. Я осторожно выковырял его наружу.
– Что это? – спросила Марина.
– Понятия не имею. – Меня, однако, охватило возбуждение. Не важно, что это за кусочек, но попасть сюда он мог только на кончике ножа убийцы. Может быть, ничего важного?
Может быть.
Я отослал находку в лабораторию на спектрографический анализ, потому что сам не имел ни нужного опыта, ни оборудования, после чего принялся за изготовление гипсовых слепков ножевых следов на костях. Если когда-либо будет найдено это орудие, его станет возможным идентифицировать, просто совместив со слепками. Проверка столь же убедительная, как и туфелька для Золушки. Ну вот, почти все закончено. Осталось лишь подождать результатов. Не только насчет найденного кусочка, а еще и по поводу проб, взятых днем раньше. Мы получим точный интервал времени с момента смерти, и на этом все. Будет покончено с моей ролью в судьбе Салли Палмер, хоть я оказался гораздо ближе к ней после смерти, чем при жизни. Теперь я смогу вернуться обратно к своему привычному существованию, снова забьюсь в дальний угол...
Такая перспектива вовсе не принесла ожидаемого облегчения. А может быть, я уже тогда подозревал, что дело окажется намного сложнее.
Я только-только успел вымыть и обсушить руки, как в стальную дверь постучали. Марина пошла открывать и вернулась вместе с молодым полицейским. У меня екнуло сердце, когда я увидел в его руках картонную коробку.
– От старшего следователя Маккензи.
Полицейский стал озираться, не зная, куда поставить свою ношу. Я махнул рукой в сторону пустого металлического стола, заранее зная, что находится внутри.
– Он хочет, чтобы вы сделали те же самые тесты. Говорит, что вы в курсе, – сказал полицейский. Коробка не выглядела слишком тяжелой, однако лицо полисмена раскраснелось, и он казался запыхавшимся. А может, парень просто пытался задержать дыхание. Запах уже становился заметным.
Полицейский поспешил прочь, когда я взялся открывать коробку. Там, завернутая в пленку, лежала собака Салли Палмер. Я понял, что Маккензи хотел, чтобы я провел тот же анализ летучих жирных кислот, как и в случае ее хозяйки. Если – и на это было похоже – собаку убили при похищении, то полученный интервал с момента смерти скажет нам, когда исчезла Салли. И сколько времени ее держали в живых. Никакой гарантии, что убийца проделает то же самое с Лин Меткалф, но мы по крайней мере прикинем вероятную продолжительность ее выживания.
