— Ваш заказ. — Сбивает меня с мыслей официантка.
Она ставит на стол кофе и задумчиво глядит на меня.
— Все правильно, — киваю я, решив, что девушка забыла, кто что заказывал.
— У вас…
Она притрагивается к своему носу, а я касаюсь своего.
Отвожу пальцы — кровь. Мне становится дурно — не переношу вида крови, не переношу запаха крови, не переношу мысли о крови.
— Карамель? — зовет меня Ромео, чтобы я повернулась и посмотрела на него.
— Где уборная? — спрашиваю я и встаю, прикрывая лицо рукой.
— Налево и до конца, справа от двери «Служебное помещение», — говорит мне официантка, а потом продолжает раскладывать заказ.
Ее лицо становится вмиг серьезным, любые содрогания мышц на нем прекращаются, и вот нам предстает серьезная серая прямая вместо рта, слегка насупившийся по своей природе нос и два глаза — потухших фонаря.
Зачем я пришла сюда, почему визит наш был настроен на уродливое Логово — место обитание всего несуразного и отрешенного? Зачем без толку пялилась на умирающую Землю, когда у нас есть свой целый мир? Умирающую..? — нет, мертвую. Мертвую; какими-то мелкими и ужасающими кусками бьющуюся в предсмертных конвульсиях уже несколько сотен лет Землю. К чему представления мои захватил Острог и люди оттуда?
Я с поверхности! Я принадлежу к семье Голдман — самой богатой и влиятельной семье современности. Если не Новый Мир, то сами Голдман погубят имеющихся паразитов, они топнут каблуками своих черных, лакированных туфель прямо им по хребтам. Недруги и недуги будут устранены, отрешены, изгнаны прочь, подавлены, убиты. Голдман — убийцы, но иные — не жертвы; они излишки.
Я нахожу уборную и заваливаюсь в нее, плотно закрываю двери изнутри, и пальцы мои давят на замок. Быстро гляжу в зеркало над парящими раковинами — кровь поспешно стекает к губам. Я не пытаюсь остановить ее — медленно ползу к кабинке, всем нутром ощущая, как меня выворачивает. Тело мои успевает из последних сил завалиться, уложившись на колени, и меня рвет. Стены, потолок, пол — везде эта чертова панорама чертова города, чертова паутина без видимого, но ощутимого хищника, чертово логово зверей из Острога и зверей Нового Мира — единых.
Карамель Голдман сидит в общественном туалете некой забегаловки с двойственным названием, кое не должно присутствовать на верхних этажах Золотого Кольца и в Новом Мире вовсе, сидит и наблюдает за убитой жизнью — позор и травля! я угнетаю себя за это. Мечтаю о выходном, от которого отказалась по собственной, не присущей мне глупости.
— Карамель! — доносится до меня голос Ромео. — Ты в порядке?
Не спешу отвечать ему; не имею твердого решения: врать или нет.
Представляю Ирис, которая все так же сидит и осматривает себя, даже не заметив нашего отсутствия, и выпускаю жалкий смешок от осознания ничтожности сложившейся ситуации. И горько и забавно — Такая Ирония.
И Ирис опять охватывает мои представления — может, в глотку ее ползет очередное пирожное, а сама девушка, приготовившись к скорому употреблению таблеток для рвоты, просит добавку? — больше счет, меньше кошелек.
Я ненавижу подругу в этот момент больше всех и всего; она выводит меня одним только своим существованием — бренным и бессмысленным, ибо она глупа и умом недалека. Шоппинг и сплетни — единственные страсти в ее жизни; как и у многих людей с поверхности. И я понимаю их — чем себя занимать, когда имеется все, когда не к чему стремиться, когда ты знаешь, что у тебя есть будущее на поверхности, когда нет стимула развиваться и расти, когда не надо обременять свой мозг какой-либо умственной нагрузкой? — ходи по магазинам и ресторанам целыми днями; не выделяйся из толпы; покупай и слушай; твои дорогие юбки и брюки просиживаются в офисах для того, чтобы потом ты мог покупать новые на Золотом Кольце.
— Карамель? — теперь вопросом зовет меня Ромео.
— Да, — отзываюсь я, оставив прошлую реплику без ответа.
Ромео молчит — думает о необходимости повторения вопроса, если я допустила игнорирование первого.
Боясь запачкать белоснежный свитер кровью, аккуратно подтираю нос рукой и встаю. Сдергиваю, направляюсь к раковине.
— Я буду ждать тебя за столиком, — наконец подает голос Ромео, и тогда я позволяю включить себе воду, чтобы умыться.
Ноги подкашиваются — я хватаюсь за край раковины, капли стекают с лица вместе с кровью из носа, ударяются о кафельный пол и эхом звенят в ушах. Я закрываю глаза, но вижу перед собой воду; горло стягивает — шаги в стороне, хлопки по двери.
— Мы ваши Создатели! — кричит нечто во мне, но замолкает, как только дверь в туалет открывается, как и мои глаза.
Я смотрю на Ромео через зеркало, плечи пиджака его сбиты.
— Я попросил у служащих ключ, — говорит он и проходит.
Перевожу взгляд на свое отражение — кровь уже на губах. Вода почти заполнила раковину, мощный напор бьет из крана и всплески от него разлетаются на зеркала. Ромео сует пальцы под воду, сухой рукой закрывает кран, без разрешения подступает ко мне и прикасается к лицу — сырая рука скользит от носа до губ; и как ему не противно?
Хочу перебить эти мысли и оттого дотягиваюсь до бумажных полотенец, взяв одно из них.
— Я испугался за тебя, — признается Ромео, но я стараюсь не смотреть в его глаза.
Не потому, что проявляю неуважение, а потому, что сама у себя вызываю отвращение.
— Считай меня слабым, считай глупым, — продолжает он. — Но я испугался за тебя. И эти чувства делают из нас не низших людей, а людей достойных.
Он смывает всю кровь, ополаскивает руку и помогает мне вытереться полотенцем.
— Зачем ты это делаешь? — спрашиваю я.
— Я же сказал: считай меня слабым.
Не понимаю этой помощи. Одна суть — связывающие нас отношения; иная — речь о чувствах. Иметь эмоции табурета — нынче мода; любовь и забота о ближнем стали одними из самых опасных чувств, теми, что страшнее, чем ярость и злость, радость и смех. Любовь — это слабость.
Неужели он — Сумасшедший..?
Может, я?
— Я за тебя в ответе, — кидает Ромео, поймав мой растерянный взгляд, — за тебя ручаюсь. В первую очередь, перед твоим отцом. Я обещал, что буду оберегать тебя.
Толкования эти мне чужды; протянула бы я руку Ромео, окажись он в похожей ситуации? — отнюдь, я бы лично подала на него жалобу, а потом преспокойно наблюдала за тем, как тело его всовывают в смирительную рубашку, после чего мы более никогда не увидимся. Я скромно киваю своему другу и поспешно выхожу из туалета. Преодолев коридор, замечаем, что Ирис за столом отсутствует.
— Подожди меня, — говорю я Ромео и иду к выходу.
Худой силуэт Ирис озаряется на фоне светло-серого города, когда двери открываются и выпускают ее. Я ускоряю шаг, а подруга теряется на улице. Когда я покидаю стены кофейни, Ирис постукивает каблуками о край платформы и садится в остановившуюся машину; девушка оборачивается на меня, недолго глядит, но все равно ускользает. Автомобиль взлетает и оставляет меня без подруги — подруга еще раньше оставляет меня без себя, и я понимаю ее выбор легкого пути, понимаю опасения болезни и возможных проблем.
Я возвращаюсь в кофейню и тихо оповещаю Ромео о том, что Ирис улетела, после чего, легко вспорхнув, приземляюсь рядом — на один диван; до сего инцидента каждый предпочитал сидеть отдельно.
Ромео не сразу отвечает мне.
— Твоя подруга решила подать на тебя жалобу? — предполагает он, и, что странно, не употребляет имени Ирис.
Я киваю ему, и тогда юноша отпивает кофе — горько, зажмурившись на долю секунды, и тут же пустив обжигающий напиток по голу. Я же не решаюсь притронуться к своему кофе; роняю взгляд на вычищенные чашку и блюдце Ирис.
Мы расплачиваемся и собираемся уходить, Ромео кивает служащей и самостоятельно накидывает мне на плечи пальто. Этот жест я расцениваю как не угасающую симпатию, которая не может не радовать, хотя, несколькими часами ранее, я не испытывала абсолютно никаких эмоций и возражений на этот счет.
— Я еще раз умоюсь, Ромео, — обращаюсь я к нему и спрашиваю. — Ты поймаешь пока машину?
— Одна справишься? — кивнув, уточняет он.
— Да, конечно. — Я и сама пытаюсь убедить себя в этом. Места иронии и шуткам более нет, я серьезно воспринимаю его беспокойство и также серьезно отвечаю. — Конечно, Ромео, все будет хорошо. Пару минут, не больше.
Юноша по-простому улыбается мне, разворачивается на каблуках своих туфель и бредет к выходу. Я в этот момент возвращаюсь в уборную и обрызгиваю лицо несколько раз водой; кран дрожит от сильного напора и струи кипятка бьют мне по оголенным запястьям.
На выходе из заведения одна из служащих ловит меня и взволнованно проговаривает:
— Извините, мисс. Мы хотели узнать, что с вами случилось, мисс. — И я понимаю, что волнует ее отнюдь не мое самочувствие.
