вы умнее меня, только я один глупый, безвольная скотина! Я никому не нужен, потому и уезжаю… Прощай…
Но Еди почему-то не уходил. Может быть, ему хотелось услышать слова успокоения?! Может быть, он ждал, что Дилбер сейчас кинется ему на шею и будет умолять «Не уходи!»
— Уезжаешь так уезжай… — наконец-то заговорила Дилбер и сама удивилась своей безжалостности, но уже не смогла удержать себя. — Через день ночуешь в милиции, теперь во всем обвиняешь нас. В чем мы провинились перед тобой?
Эти слова Дилбер ранили самолюбие Еди пуще пощечины Бяшима. Он круто повернулся назад и исчез с глаз…
Дилбер невольно облокотилась о перила. Вдруг на нее напала такая убийственная слабость, словно она таяла и растворялась в песке. «Еди… Еди…» — прошептала она, еле разжимая высохшие и непослушные губы. Но Еди не услышал ее, да и не мог услышать, потому что она так хотела крикнуть, но не крикнула, у нее взбунтовалась душа, а тело обмякшее до изнеможения, будто Еди унес с собой ее жизненную силу, не было способно к решительным действиям. «Ах, какая жалость! Дважды он порывался поговорить со мной и дважды… Этот проклятый мой язык… Нет бы успокоить, утешить его, я сама выгнала его, теперь он не вернется…» — подумала Дилбер, обливаясь слезами.
Дилбер до самой ночи следила за домами братьев Еди, надеясь еще раз увидеть любимого и поговорить с ним. Но ей не повезло. Она увидела лишь то, как Бяшим с Тумарли со своим семейством перебирались из дома Веллат-ага в свой старенький неказистый домик.
* * *
Еди сидел в маленькой с крошечным зарешеченным оконцем комнате с грозным названием КПЗ — камера предварительного заключения. Комнатка была до того мала и пустынна, что не на чем было взгляду остановиться. И те два часа, которые провел здесь Еди, показались ему вечностью. Еди уже как-то раз успел побывать здесь, но второе его посещение не было легче первого. Мрачное, неосвещенное помещение с решеткой на окне и грязно-серые стены располагали к невеселым думам.
«Допрыгался-таки… Когда Чары узнал, что я оставил учебу, сказал: «Слава богу, что отец не дожил до такого позора». А теперь что? А уж теперь я опозорился так опозорился! Если бы был отец жив, лишился бы рассудка, а может быть, и хуже…» — думал Еди, но все же маленькая искорка надежды теплилась у него в душе, и он надеялся на благополучный исход этой истории.
Начальник районного отделения милиции полковник Кадыров служил в армии вместе с его погибшими на фронте братьями и хорошо знал Веллат-ага, поэтому в прошлый раз Еди отделался легким испугом. Если в прошлый раз так было, почему бы ему не помочь и на этот раз?!
Еди вызвали на допрос к самому начальнику милиции. Он, узнав об этом, облегченно вздохнул.
— Здравствуйте, Кадыр-ага! — бодро поздоровался Еди, переступив порог кабинета начальника милиции.
Полковник милиции Кадыров, не взглянув на Еди, только чуть заметно кивнул головой, словно торопясь куда-то на более важное дело, заговорил скороговоркой:
— Теперь-то зачем тебя сюда привели?
— Привели, вот и пришел…
— Так недалеко и до тюрьмы дотопать.
— Товарищ нач…
Еди запнулся, не зная, как теперь обратиться к начальнику милиции. Теперь, когда тот сидел насупившись и делая вид, что знать его не желает, называть по имени было неприемлемо, а «товарищ начальник» для самого Еди было ново и непривычно.
— Молчать! — гаркнул начальник милиции, не дав ему договорить, и стукнул кулаком по столу. — Нам все известно и без тебя. Теперь уж ты от меня пощады не жди.
Еди растерянно заморгал глазами. Он никак не ожидал такого обращения.
Полковник нажал на кнопку и в дверях появился Варан-хан.
— Составьте протокол и передайте дело в суд. Я вижу, что с ним по-хорошему никак нельзя. Он распоясался вконец. Домашние сыты им по горло, односельчане слышать о нем не желают… Нет, такому не место в нашем обществе, изолировать его и немедленно! — полковник Кадыров встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен.
Варан-хан привел его вновь в КПЗ и закрыл за ним дверь. Еди, как только за ним закрылась дверь, растянулся на голой кушетке и задумался: «Что сегодня с Кадыр-ага? Ведь в прошлый раз он был такой добрый и отзывчивый, что напомнил ему отца. А сегодня он чистый зверь, словно бес в него вселился…»
Долго думал Еди, да так не до чего и не додумался. В коридоре послышался шум шагов, и чей-то сочный баритон запел:
«Эх сиротство, ты сиротство,
Не ты ли чернее уродства?..»
Вскоре открылась дверь камеры и в дверях появился начальник милиции. Теперь он был таким же добрым, как и в первый раз:
— Тебе знакома эта песня, Еди-хан?
Еди насупился, как сыч: «Какое это имеет значение, знаю я ее или нет?» — подумал он про себя.
Кадыров вошел в камеру, прикурил сигарету.
— Не знаешь, значит? — спросил он, заглядывая в лицо Еди, а потом усмехнулся. — В таком случае ты, брат сердешный, не знаешь еще, что такое сиротство, А я, брат, познал его сполна в свое время. Ни отца, ни матери, жил у братьев. Время было тяжелое. Советская власть в наших краях только устанавливалась. Голод, холод, басмачи рыскали по селам, как голодные волки, разоряли всех и вся. Мой брат служил тогда в ГПУ и был гостем в своем доме, гонялись в песках за басмачами. Так что считай, что находился в доме совершенно чужой для меня женщины, у жены моего брата. А она была такая, куда уж до нее Тумарли — Тумарли по сравнению с ней — добрая фея…
Еди вскинул глаза на Кадырова.
Начальник милиции, глубоко затянувшись сигаретой, исподволь наблюдал за Еди. Он надеялся вызвать Еди на откровенность, но парень был неприступен, сидел и всем видом показывал, что для такого разговора он повода не давал и не намерен обсуждать с ним свои взаимоотношения со снохами, какими бы они ни были.
Кадыров все же решил довести свой рассказ до конца:
— Так вот, когда брата не было дома, у нее куска хлеба не допросишься. Однажды я голодный, тоскуя сидел возле дома и запел эту песенку. Мне и невдомек, что брат в это время вернется из песков и услышит ее. «Э-э, брат, вижу тебе нелегко живется в моем доме без меня. Не лучше ли тебя устроить в городе, в интернат, там ты будешь сыт и одет, да и в школу пойдешь», предложил он мне. И на самом
