лодка достигла поворота канала: человек, который стоял на носу, разомкнул веслом затвор шлюза, маскировавший его русло, и мы вышли в южную гавань.
Да, из тьмы мы попали в яркое зарево огня, из тишины — в суматоху звуков: вокруг нас пылал город и повсюду к небу летели ужасающие вопли горя.
Только теперь гребцы увидели и поняли все, ведь до этого момента они ни о чем не ведали, пребывая в потайной пещере гавани. На несколько мгновений они замерли, держа весла на весу, а затем вдруг принялись разворачивать лодку, задумав вернуться в пещеру, однако это им не удалось, поскольку хитроумный механизм шлюза уже захлопнул ворота, которые открывались только изнутри. Я даже не смогла разглядеть эти ворота — они будто сливались со стеной волнореза.
Кормчий оглянулся назад, затем обвел взглядом залитые огнем берега бухты. Справа от нас в море выдавался причал — его деревянный остов уже охватило пламя. Кормчий перевел взгляд вперед и прокричал:
— Теперь я понимаю, почему царица нас оставила! Что ж, спастись мы можем лишь одним-единственным путем! Вперед, в открытое море!
— Да, — откликнулась я, — вперед, в открытое море! Здесь вас ждет смерть, там я приведу вас к спасению! Клянусь в том Царицей Небесной!
— Легко сказать... — проговорил один из гребцов. — Да вот только как мы выйдем в море? Глядите, персы перекрыли выход из гавани и режут всех, кто пытается вырваться.
Так оно и было. Многие жители несчастного Сидона пытались воспользоваться любыми лодками, какие им удалось найти; некоторые даже плыли, держась за бревна или бочки. Но персы на маленьких суденышках поджидали беглецов на выходе из гавани и с хохотом и насмешками разили подплывавших копьями и стрелами или просто забивали заранее припасенными камнями.
— Держитесь в тени мола, — велела я, — там, где принесенный ветром дым особенно густ и куда из-за каменного основания мола не могут подойти триремы... И гребите, гребите быстрее!
Они услышали меня и повиновались. Мы продолжили двигаться под нависшим пологом дыма, который пронизывали сполохи горящих бревен, пока не достигли конца мола, где стояла деревянная башня, — на ней по ночам зажигали огонь, направляющий идущие в гавань корабли. Там мы немного выждали, прижавшись к одному из причалов: несмотря на разгулявшийся ветер, в этом закрытом месте море оставалось спокойным.
Неподалеку от нас в гавань в этот момент заходила трирема персов, и, пока она не скрылась, мы даже не помышляли выйти в море. Наконец судно неторопливо проследовало мимо, и мы поняли: миг настал. Кормчий вполголоса отдал приказ — гребцы изо всех сил налегли на весла, и мы вылетели за мол, в открытое море. Почти сразу же я оглянулась, и глазам моим предстало зрелище, которое и ныне, спустя две с лишним тысячи лет, преследует меня в ночных кошмарах.
На оконечности мола, как я уже говорила, возвышалась деревянная башня, на вершине которой в мирные времена зажигали огонь маяка. Только сейчас жарко полыхала уже сама башня, как и ведущие к ней по молу деревянные мостки. Огонь маяка не горел, но на площадке его стояла женщина, на лице которой играли отсветы яркого пламени: сильный ветер относил дым и открывал ее всю, словно статую на колонне, вздымающуюся из пелены дыма. Вглядевшись в ее лицо и фигуру, я узнала Билтис, царицу Сидона. Уж не знаю, как она пробралась сюда, но думаю, что прибежала по горящему молу, хорошо зная этот путь, и взобралась по лестнице на башню, дабы с ее вершины бросить последний в жизни взгляд на Сидон.
Там и застыла она, красивая, царственная, безмолвная, скрестив на груди руки, а пурпурный плащ реял у нее за спиной, словно знамя на ветру.
Билтис видела, как лодка с нами вылетела из темноты и устремилась в открытое море. Я точно знаю, что царица увидела это, потому что она протянула руки, как бы благословляя нас. Затем повернулась в сторону горящего города и сделала жест, словно проклиная его. После чего вновь сложила руки на груди и застыла, недвижимая, обратив бледное лицо к небесам.
Так стояла она — не слишком долго, за это время можно было бы досчитать до ста, не более того. Внезапно бревна башни, пожираемые огнем, рухнули, и Билтис исчезла в ревущей пучине пламени.
Такой была кончина этой великой женщины с несчастной судьбой, царицы Сидона Билтис, которую, уж не во искупление ли грехов, совершенных в другой жизни, боги отдали в объятия, пожалуй, самого подлого человека, когда-либо жившего на земле. Возвышенной стала ее смерть — или то было жертвоприношение? Как сына ее принесли в жертву, так, быть может, и она принесла в жертву себя саму, но не ранее, чем воздала достойную месть убийце своего ребенка и предателю своего народа. Молох, бог огня, забрал Билтис, как забирал и всех остальных, но сейчас она была недосягаемой для идола, который стал всего лишь жалкой лужей расплавленного металла, поглотив сам себя.
На триреме, что следовала под флагом Оха, в огне высокого яркого костра рухнувшей башни заметили нашу лодку, вырвавшуюся в открытое море: персы разворачивались для преследования.
— Прибавить ходу! — крикнула я. — Гребите в темноту!
Помня, что персы не оставляют в живых тех, кого перехватили в лодках, что они топят пловцов и расстреливают несчастных стрелами, — помня все это, гребцы работали вовсю, остервенело орудуя веслами. Однако нагонявший нас корабль был значительно больше и быстроходнее, да к тому же зарево горящего Сидона ярко освещало море вокруг.
Удастся ли нам достичь спасительной темноты прежде, чем нас перехватят? Вот уже вражеская трирема оказалась всего лишь в ста шагах от нашей кормы — так близко, что персы на ее борту стали стрелять в нас, правда из-за сильной качки и сгущающейся мглы стрелы их летели мимо. Корабль шел прямо на нас, корпус его уже терялся в тенях, но свет пожаров все еще отражался от позолоченной верхушки мачты, а огромные весла били по поверхности моря с грохотом, напоминавшим раскаты грома.
— Сворачивайте, быстро! — крикнула я. — Иначе они потопят нас!
Рулевой мастерски выполнил мою команду — лодка резко изменила курс, как преследуемый охотником заяц, и попытавшийся нанести удар нос персидской триремы не нашел цели. Тогда мы вновь повернули и ринулись в ночь. Когда темнота окутала нас, матросы устало привалились к веслам. Вновь мы услышали страшный грохот, и вновь медный нос высокого корабля, огромный и беспощадный, навис почти
