Иштувегу пришёл в ярость. Буквально, свихнулся головой. Хорошо, что ему не удалось узнать о роли Харпага в воцарении Куруша, а то бы, он казнил полководца не задумываясь, а так, царь решил лишь, что Харпаг, разрушив Аншан, упустил молодого царя, и чтобы прикрыть свою неудачу, соврал об личном отрубании головы Курушу. Ведь то, что Иштувегу сделал, он мотивировал именно местью, за враньё своего полководца.
Он приказал своим личным «крысам», выкрасть и убить единственного сына Харпага, и не просто убить, а приготовить из него мясное блюдо, которым накормил отца, на секретном личном приёме, где присутствовали только они вдвоём и телохранители царя, для острастки.
Харпаг, приглашённый столь странным образом на тайную вечерю, был готов к разным гадостям и даже, заочно готовился к смерти, но такого, он даже, в самом страшном сне предвидеть не мог. Разъярённый Иштувегу, накормив гостя мясом собственного сына, разразился истерикой, обвинив полководца во вранье и некомпетентности.
На следующий день, собрав всё руководство своей армии, Иштувегу публично лишил его звания и должности, понизив до простого воина и лично решил возглавить армию для разгрома бунтовщиков, засевших в Пасаргады.
Харпаг, никак не сопротивлялся. Он, вообще, стал сам не свой. Убийство сына и поедание его мяса, лишило Харпага воли и разума. Он рассказал позже, что допускал отраву блюд, которыми его кормили, но не предполагал, что будет отравлено не его тело, а его душа.
Несколько дней, командира никто не мог вывести из этого полумёртвого состояния, только когда один из его друзей, насильно напоил его вином и в пьяном угаре, нахлестал его по лицу, Харпага прорвало. Сначала он разнёс дом друга, у которого пил, потом три дня рыдал, в изнеможении, продолжая при этом пить и только когда в столице Иштувегу протрубил сбор, он пришёл в себя и окаменел сердцем.
Несмотря на то, что царь отправил его в простые воины, армия, хоть и тайно, но осталась верна своему полководцу, а в свете всех этих событий, не только личный корпус Харпага готов был восстать против тирана, но и многие другие, до того времени державшие нейтралитет, изъявили желание присоединиться к нему и всячески возбуждали Харпага возглавить восстание и свергнуть Иштувегу. Тогда Харпаг сказал им: «Потерпите немного. В стенах Экбатаны, этот зверь силён. Надо увести его в Персию. Там его ждёт расплата. За всё.» После чего Харпаг и послал отряд с вестью к Курушу.
Когда вестник умолк, наступила тишина. Все уставились на Куруша, а тот молчал и думал. Долго молчал, ни на кого не глядя, уставившись в землю. Все ждали, сами не зная, чего, но ждали. Наконец, царь Аншана поднял глаза, осмотрел всех присутствующих и заговорил:
— Ну, вот, Иштувегу и совершил свою самую большую ошибку. Жаль, что она окропилась невинной кровью и душевной мукой моего друга. Теперь Иштувегу, конец.
Он встал, прошёлся, что-то ещё обдумывая, а затем, обратился к своему главнокомандующему:
— Эбар, ещё раз прокатись по местам с этими воинами и детально расскажи о наших планах, чтоб они знали все детали и мелочи.
— Но… — попытался возразить Эбар, вставая.
— Никаких «но» — тут же пресёк его Куруш, — Харпаг должен знать план до мелочей, чтоб продумать свой, не противоречащий нашему. Значит Иштувегу вышел из Экбатаны? — спросил он уже обращаясь к вестнику.
— Да, три дня назад — тут же ответил тот.
— После того, как Эбар покажет и расскажет всё, вы должны вернуться, незаметно пристроиться к походному войску и рассказать обо всём Харпагу. Вперёд. Времени больше нет. Война началась.
Глава двадцать третья. Он. Победа
Первым, кому предстояло лицом к лицу встретиться с будущим противником, стал Уйбар, со своим конным корпусом. Проскакав на встречу два дня, уже под вечер, с высоты межгорной возвышенности, воины Уйбара, остановившись, со злыми лицами, разглядывали в низине полчища неприятеля. Злыми они были от того, что каждый понимал, видя нескончаемое людское море, всю бесперспективность открытого боя, с самой большой и самой совершенной в обозримом пространстве армией цивилизованного мира.
Сам Уйбар, скрипнув зубами, скомандовал развернуться в боевой атакующий порядок. Все выстроились, занимая каждый своё место спокойно, без суеты. Воины Уйбара знали, что боя, всё равно никакого не будет, а делают они это лишь для острастки.
Каждый конник знал задачу, возложенную на отряд: затруднить и замедлить продвижение врага, дать время основным силам развернуться, приготовиться и успеть выполнить задуманный план, в полном объёме, но при этом, по возможности, в бой не вступать, ненужных жертв не нести.
Враг, тоже некоторое время спустя, заметил на возвышенности выстроенных для боя конников и остановился. Мидийское войско остановилось, как шло. Они не перестраивались, не группировались. Просто встали.
Мидийское руководство, экстренно совещалось и Иштувегу, никак не мог принять решение. Это продолжалось долго. День клонился к вечеру и если на верху, где расположился Уйбар, было ещё светло, то в низине, где находился Иштувегу, начинало смеркаться.
Царь Мидии не решился с походного марша, в ночь, ринуться наверх в бой, а может, он по мнительности своей, предполагал какую-нибудь ловушку, и мидийцы, демонстративно стали обустраиваться на ночлег, давая понять, что бой будет, но не сейчас, а утром, что вполне укладывалось, в тогдашние установления ведения войн.
Утром, как только в низине стало светло, заныли боевые трубы, забили барабаны. Мидийцы пришли в движение и стали спешно выстраиваться в боевой порядок. Несмотря на всю их торопливость, времени им потребовалось довольно много. Ущелье для них было узковато. Уйбар, тоже выстроил свою небольшую армию на перевале и ждал.
Благодаря тому, что перевал был значительно уже, чем низина, понять, какое же количество конных воинов на нём стоит, снизу не представлялось возможным. Снизу были видны плотные ряды конников, стоящих в несколько слоёв, но сколько их там, было не понятно, поэтому, Иштувегу перестраховался и не пустил свою легендарную конницу штурмовать высоту, где у врага, за счёт высоты было преимущество, а тупо попёр наверх плотными рядами пеших копейщиков, предполагая, что если эта конная лавина обрушится вниз, то, не имея возможности маневрировать, просто будет насажена на копья сплошной стены, прославленной мидийской пехоты и непременно увязнет, скованная ближним боем.
Когда Уйбар увидел план Иштувегу в действии, он вздохнул облегчённо. Если бы вперёд пошла мидийская конница, то им пришлось бы срочно уносить ноги и не факт, что удалось бы оторваться. Пришлось бы оставлять заслон, для связывания её боем, нести гарантированные потери, а так, можно было расслабиться и спокойно ждать, пока армия врага, неспешным шагом поднимется поближе. Время шло, и шло оно, в его пользу.
— Юноши, — скомандовал Уйбар, наигранно усталым и безразличным голосом, — ну-ка, посуетились немного. Что-то они слишком быстро поднимаются. Совсем страх потеряли. Пусть прибывают в постоянном ожидании того, что мы, вот-вот, сорвёмся с места и кинемся на них.
Конные ряды пришли в движение, всем видом выказывая нетерпение и частота шагов мидийских копейщиков, действительно, поубавила прыти, и стала подниматься медленнее. Копейщики сплотили ряды, что ещё больше снизило скорость подъёма. Время потянулось дальше.
Когда передовые ряды подкрались на расстояние полёта стрелы, последовала команда Уйбара: «Бей!» и тучи стрел полетели в сомкнутые ряды пехоты. Эта же команда, была условным знаком к отступлению и в считаные мгновения, перевал опустел.
Видя трусливое бегство противника, мидийцы тоже перешли на бег, но соревноваться в беге с лошадьми, было глупо. Когда передовые отряды вбежали на перевал, то выйдя на сторону противоположного спуска, остановились, сами собой, в нерешительности. Врага не было не только на перевале, но даже внизу, уже никого не было видно. Враг, либо ускакал, либо растворился. В результате, на узком перевале образовался затор, который мидийские военачальники разбирали почти весь день.
