Конечно, с точки зрения православного христианства все эти построения выглядят совершенно чуждыми и глубоко непонятными. Западное разделение двух властей было неизвестно на Востоке. По словам о. Иоанна Мейендорфа, "если на Востоке и была твердая экклезиологическая позиция по этому вопросу, то она состояла в том, что такая дихотомия невозможна… Честная экклесиологическая встреча между Востоком и Западом в XV в. никогда не закончилась бы принятием западного консилиаризма на Востоке" (The Council of Ferrara-Florence).
Это очевидно хотя бы потому, что православный мир давным-давно отверг западный тезис о том, что апостол Петр принадлежал исключительно римскому престолу. На самом деле каждый епископ являет собой петровское служение и занимает седалище Петра – cathedra Petri.
Итак, консилиаризм никогда не мог бы быть принят на Востоке. В конце концов его отвергли и на Западе. С самого начала он вызывал жаркие дискуссии. Многие считали его ошибкой и лжеучением. С годами эта точка зрения все более преобладала в Римо-католической церкви. Убеждение, что соборное постановление 1415 г. было фундаментальным разрывом с правоверным учением средневекового папства, в конце концов сформулировано Первым Ватиканским собором (1870 г.), торжественно провозгласившим прямую и непосредственную власть пап над церковью и всеми ее епископами. Если эти постановления выражают римо-католическую веру, то с этой точки зрения консилиаризм может рассматриваться только как бунт или ересь.
7. Избрание папы Мартина V в 1415 г. ни в коем случае не означало конца консилиаризма. Напротив, консилиаристское направление твердо отстаивало свои позиции против папистов до Ферраро-Флорентийского собора 1438-1439 г. Он стал переломным моментом в борьбе между двумя сторонами. Именно на Флорентийском соборе был нанесен смертельный удар западному консилиаризму. Но, конечно, этот собор прежде всего известен тем, что он стал последним предпринятым в конце средневековья совместным усилием для завершения разделения христианства. Ни одна из предыдущих попыток обратить вспять течение истории Церкви не может сравниться по важности с Флоренцией, которая стала самой серьезной попыткой достижения единства за все средние века. Конечно, Флорентийский собор, так же как и Лионский собор до него (1274 г.), не может быть назван "собором единения". Он не исполнил своей миссии. И тем не менее Флорентийский собор отличался от всех предыдущих неудачных попыток.
В XV в. главным фактором в дипломатических и церковных переговорах вновь стала острая необходимость спасти Империю, чья территория сжималась, как шагреневая кожа. Если в XII в. главная угроза Византии происходила с Запада, и в особенности от анжуйцев, то в XV в. она шла с Востока и от турецких армий. К тому времени Империя впала в вассальную зависимость от турок и выплачивала султанам ежегодную дань. Сербия и Болгария уже были уничтожены. Для Византийской Церкви борьба за выживание не менее драматична. Преобразование церковной географии Анатолии и Балкан было не только мгновенным, но и необратимым процессом. Тогдашние документы рисуют мрачную картину турецкой экспансии. Постоянные набеги, избиения и резня населения, массовые захваты в рабство неизбежно приводили к депопуляции целого ряда регионов. Села и города приходили в запустение: часто в них после очередного набега не оставалось более ни одного священника. Пастырское попечение в таких случаях зачастую осуществлялось лишь из пока не затронутой турками соседней епархии. Многие епископские кафедры исчезали с лица земли: в таком случае территория епархии сливалась с соседней. Если в XIII в. общее число епархий превышало 600, то в начале XV в. их стало меньше 200. Естественно, этот процесс сопровождался постоянной потерей монастырской собственности и прекращением деятельности самих монастырей, не говоря уже о систематическом сокращении православного населения – не только из-за военных вторжений, но и из-за насильственных или добровольных переходов в ислам. Острая необходимость военной помощи, ощущавшаяся византийцами к началу XV в., хорошо понятна. Такая необходимость в военной помощи обусловливала все союзы, политические и дипломатические шаги Империи, в том числе и даже личные безуспешные визиты на Запад византийских императоров (в 1369,1400,1423 и 1438 гг.).
Однако собор 1438-1439 гг. не может быть полностью оценен только лишь в контексте византийской военной слабости, с одной стороны, и западного консилиаристского движения – с другой. Флорентийский собор, несомненно, был громадной уступкой папства православному экклезиологическому сознанию, или, более конкретно, византийским требованиям проведения совместного "собора объединения". До 1438 г. Запад два века подряд наотрез отказывался прислушаться к византийской позиции. Флорентийский собор ознаменовал серьезную перемену в стратегии папства: наконец-то были признаны справедливыми византийские требования проведения открытой дискуссии по всем вопросам, разделяющим христианство.
Византийское видение разрешения проблемы христианского разделения было впервые сформулировано патриархом Иосифом I в 1273 г. в меморандуме, адресованном Михаилу VIII Палеологу им и его синодом. Михаил настаивал на безоговорочном принятии всех папских условий. Патриарх Иосиф заявил, что никакой дипломатический план достижения церковного единства не сможет увенчаться успехом, если не будет основан на свободном и открытом обсуждении всех проблем. Какими бы ни были военные и политические выгоды унии, но если ее навязывать сверху, то она будет обречена на провал. Церковь никогда не решала таким путем проблемы расколов и разделений. Патриарх Иосиф воистину выразил общее мнение Церкви: во всем православном мире после Лионской катастрофы и в течение всего XIV в. созыв Вселенского собора – призыв к диалогу – виделся как единственный способ залечить христианское разделение.
Как впоследствии выразился во время переговоров с римской делегацией монах Иоасаф (бывший император Иоанн Кантакузин), предложивший конкретный план созыва Вселенского собора: "Причина, предотвращающая ваше стремление к единству от воплощения в жизнь, – это факт, что ни разу с начала раскола вы (латиняне) не пытались добиться его (единства) дружелюбными или братскими методами. Вы всегда поддерживали высокомерный, осудительный, авторитарный подход, никогда не допуская мысли, что мы или кто-либо иной может противоречить чему-либо, изреченному папой, или тому, что он, возможно, изречет в будущем, ибо он – преемник Петра и поэтому говорит гласом Самого Христа".
Призывы императора воплотились в жизнь созывом Флорентийского собора. Очень важно отметить, что план Кантакузина выражал общее мнение паламитского монашества, которое возглавило византийскую Церковь в XIV в. Современные западные ученые часто подчеркивают антилатинскую и антиунионистскую позицию паламистского монашества. Паламисты представляются религиозными экстремистами, зилотами и обскурантистами, которые, в принципе, были против любых переговоров об объединении Церквей; их сопротивление, дескать, в конце концов и привело к неудаче Флорентийского собора.
Однако такое изображение паламистов далеко от объективности хотя бы потому, что оно основано на взглядах их средневековых оппонентов – в частности, "гораздо более просвещенных" и "экуменически настроенных" гуманистов, таких, например, как Димитрий Кидонис и Никифор Григора. Никто не отрицает, что монахи не принимали политических унионистских планов, которые пытались провести в жизнь многие византийские императоры. Из-за своих религиозных убеждений монахи разделяли мнение Кантакузина, что только совместный собор может привести к каким-либо результатам. Попытки преодолеть разделение таким – соборным – образом получали активную поддержку паламистских лидеров, которые исходили прежде всего из своей естественной приверженности соборной экклесиологии. Как и Кантакузин, они были убеждены, что единство, достигнутое без свободной дискуссии и обсуждения всех вопросов, было бы самообманом и просто бесполезным. Что бы ни писали современные западные исследователи, разделение между паламистами и латинофронами проходило в плоскости методологии и системы ценностей, а не в отношении к идее церковного единства самой по себе. По словам прот. Иоанна Мейендорфа, мистическое богословие, сформулированное соборами 1341 и 1351 гг., подразумевало (естественно, для паламистов, а не для их оппонентов латинофронов) абсолютный приоритет религиозного знания не только над политикой, но даже и над национальными интересами.
8. Конечно, византийцу было довольно сложно стать "экуменистом". Он хорошо помнил и IV Крестовый поход, и латинское завоевание, не говоря уже о насильственном внедрении латинской иерархии на Востоке и об унижении, пережитом православными на Лионском соборе. И тем не менее византийцы продолжали выступать за объединительный собор как за единственный разумный и действенный способ прекратить раскол.
