Однако у «Кокетки» теперь были все преимущества. Мгновенно поняв это, Ладлоу поспешил закрепить успех, дав залп шрапнелью. Когда суда очутились борт о борт, молодой Дюмон вздохнул с облегчением — теперь-то он знал, что делать. Видя, что пушки корвета молчат, а по его палубе только что хлестнула смертоносная шрапнель, он приказал матросам броситься врукопашную. Но Ладлоу со своей слабой командой не решался на такой риск и предпочел бы избежать рукопашного боя, так как не мог предвидеть всех его последствий.
Корабли соприкоснулись только в одном месте, и здесь борт английского крейсера ощетинился мушкетами. А потому, как только пылкий молодой француз появился у поручней на юте своего корвета с целой толпой матросов, смертоносный залп почти в упор скосил их всех до единого. В живых остался лишь сам Дюмон. Глаза его дико горели; не в силах остановиться, подгоняемый своим неукротимым духом, он прыгнул, и в то же мгновение его бездыханное тело упало на палубу вражеского судна.
Ладлоу наблюдал все происходящее со спокойствием, которое не могли нарушить ни чувство личной ответственности, ни шум, ни головокружительная смена событий во время этой ужасной сцены.
— Ну, а теперь наш черед перейти врукопашную! — воскликнул он, делая Триселю знак сойти с трапа и пропустить его наверх.
Но старый штурман крепко взял его за руку, указывая в ту сторону, откуда дул ветер:
— Покрой парусов и высокие мачты не оставляют сомнений — это тоже француз!
Один взгляд убедил Ладлоу, что штурман прав; второго было достаточно, чтобы решить, как действовать дальше.
— Руби канат переднего крюка, живей, молодцы! — скомандовал он через рупор громким и властным голосом, перекрывая шум боя.
Освобожденная «Кокетка» уступила натиску французского корвета, чьи паруса были наполнены ветром, и вскоре команда крейсера смогла обстенить свои паруса на фок-мачте, так что крейсер подался назад. Вслед за этим по корме врага был дан бортовой залп, матросы обрубили канат последнего крюка, и противники разошлись.
Команда «Кокетки» все это время была охвачена единым порывом. Фока-реи были перебрасоплены, корабль снова начал слушаться руля, и уже через пять минут после того, как он разошелся с французским корветом, все на его борту шло заведенным порядком, быстро, но бесшумно.
Проворные марсовые, сидя на реях, ставили новые паруса, которые широкими складками полоскали на ветру. Порванные снасти были сплеснены или заменены новыми, весь рангоут тщательно осмотрен, — словом, было сделано все необходимое, чтобы привести судно в должный порядок. Снасти были вытянуты до места, заработали помпы, и крейсер помчался вперед как ни в чем не бывало, словно никогда не пускал в ход свои пушки и сам не был под обстрелом.
Зато на французском корвете, как на всяком побежденном судне, царило замешательство. Клочья парусов беспомощно трепыхались на ветру, многие важные снасти сиротливо висели, а сам корабль плыл по воле ветра, словно потерпев крушение. Сначала им, видимо, не руководила ничья воля; и лишь потом, когда было потеряно столько драгоценного времени и английский крейсер успел выиграть ветер, французы сделали запоздалую попытку обрасопить реи, но тут грот-мачта закачалась и рухнула в море вместе со всеми парусами.
Несмотря на слабость команды крейсера, англичане могли бы торжествовать победу, но второе неприятельское судно заставило Ладлоу отказаться от дальнейшего боя. Опасность была слишком серьезна, и мужественный капитан мог только пожалеть, что приходится упускать такой благоприятный случай. Теперь уж невозможно было ошибиться в том, что это за судно. Вся команда крейсера узнала француза по высоким парусам, длинным остроконечным мачтам, коротким реям, как на берегу люди узнают друг друга по лицу или по одежде. А если даже оставались какие-то сомнения на этот счет, то они мигом рассеялись, когда на крейсере заметили, что подходивший фрегат [207]переговаривается с поврежденным корветом.
Ладлоу должен был, не теряя ни секунды, принять решение. Ветер все еще дул с севера, но уже начал слабеть, и, по всем признакам, к ночи должно было совсем заштилеть.
Крейсер находился в нескольких милях к югу от берега, на горизонте не было видно ничего, кроме двух французских кораблей. Спустившись на шканцы, Ладлоу подошел к штурману. Трисель сидел на стуле, а врач перевязывал ему рану на ноге. Сердечно пожав руку храброму моряку, капитан поблагодарил его за помощь в столь трудную минуту.
— Помилуйте, капитан Ладлоу, — отвечал старый штурман, быстро проводя рукой по своему обветренному лицу, — в бою проверяется не только судно, но и преданность. К счастью, и то и другое не изменило сегодня королеве Анне. Ни один из нас не забыл свой долг, если только глаза меня не обманули; ведь это совсем не пустяк, когда на борту только половина команды, а вражеский, корабль не уступает нам в силе. Но крейсер наш держался молодцом! Правда, я так и обомлел, увидев, что новый грот-марсель рвется прямо на глазах, словно кусок миткаля в руках у швеи. Эй, мистер Попрыгун, ступай-ка на нос и распорядись, чтобы там получше подтянули вон тот штаг, а заодно и ванты!.. Славный он юноша, капитан Ладлоу, ему бы только немного рассудительности, да побольше опыта, да чуточку скромности и морской выправки — а все это, конечно, придет со временем, — и из него выйдет хороший офицер.
— Да, юноша подает надежды. Но я пришел посоветоваться с вами, мой старый друг, как быть дальше. Яснее ясного, что этот корабль, который идет на нас, — тоже француз, да еще фрегат.
— Да, это так же ясно, как то, что птица, которая вылавливает мелюзгу, а рыбу покрупней оставляет в покое, — это морской ястреб. Конечно, мы могли бы поставить все паруса и уйти в океан, да вот беда: боюсь, что фок-мачта ненадежна — в ней три трещины и она едва ли выдержит столько парусов!
— А что вы скажете о ветре? — спросил Ладлоу, нарочито выказывая сомнения, которых у него не было, чтобы не слишком тревожить раненого товарища. — Если он продержится, мы могли бы обогнуть Монтаук и взять на борт шлюпки с нашими матросами; а если заштилеет, тогда нам нечего опасаться, что фрегат подойдет на выстрел. Но шлюпок у нас нет, нам тоже придется оставаться на месте.
— Замеры глубины у этого берега делаются регулярно, — сказал штурман после минутного раздумья. — И если вам угодно выслушать мой совет, капитан Ладлоу, то вот он: пока ветер не упал, нам нужно выйти на возможно более мелкое место; тогда, думается мне, мы избавимся от близкого знакомства с этим здоровенным фрегатом. Что же до корвета, то, по-моему, он, как человек, который только что плотно пообедал, теперь уж не в силах съесть ни крошки.
