Ладлоу колебался — он все еще не оправился от удивления, после того как неожиданно увидел грозного контрабандиста на палубе своего крейсера. Но Алида и Бурун, как видно, больше доверяли гостю: они встали, разбудили негритянку и спустились по трапу в каюту. Оставшись наедине с Румпелем, Ладлоу потребовал объяснений.
— Сейчас вы все узнаете, ибо время не терпит, а действовать нужно по-морскому — спокойно и осмотрительно, — сказал Румпель. — Вы вступили в бой с одним из крейсеров Людовика, капитан Ладлоу, и прекрасно управляли своим судном! Велики ли ваши потери и довольно ли у вас сил, чтобы защищаться так же мужественно, как вы сражались сегодня утром?
— Неужели вы думаете, что я скажу все это человеку, который может оказаться обманщиком… или даже шпионом!
— Капитан Ладлоу, что дает вам право на такие подозрения?
— Вас преследует закон, еще недавно я угрожал вашему судну и вашей жизни!
— Да, вы правы, — сказал Румпель, подавляя обиду и смиряя свою оскорбленную гордость. — Мне угрожают, меня преследуют, я контрабандист, я вне закона, но я человек! Видите вон ту темную полосу на севере, у самого горизонта?
— Без сомнения, это земля.
— Да, земля, моя родная земля. Там, на этом длинном и узком острове, провел я первые и, пожалуй, самые счастливые дни своей жизни.
— Знай я это раньше, мы бы тщательно обыскали там все бухты и заливы.
— И вам не пришлось бы разочароваться. Пушечное ядро с вашего крейсера свободно долетело бы до того места, где теперь стоит на якоре моя бригантина.
— Но это просто невероятно! Разве что вы проскользнули туда под покровом ночи! До захода солнца мы не видели ничего, кроме двух французских кораблей!
— Мы здесь и не показывались, но все же судно нашей повелительницы там — это так же верно, как слово смелого человека. Видите вон там, у ближнего мыса, берег понижается и остров разделен водой почти надвое? Так вот, моя «Морская волшебница» преспокойно стоит в глубине залива, войдя туда с севера. До залива не будет и мили. С холма на восточном берегу я смотрел, как вы храбро сражались сегодня, капитан Ладлоу, потому что, хотя сам и отверженный, я почувствовал, что сердце человеческое невозможно объявить вне закона. В нем живет верность, которая способна выдержать даже гонения таможенников.
— Мне приятно это слышать, сэр. Не скрою, я убежден, что даже такой искусный моряк, как вы, должен признать, что «Кокеткой» неплохо управляли.
— Ни один лоцман не мог бы провести судно смелее и увереннее. Я знал, в чем ваша слабость — отсутствие на крейсере шлюпок не было для меня секретом, — и, клянусь, я бы пожертвовал прибылью от последнего плавания, только бы оказаться в эту минуту у вас на палубе с десятком моих самых верных молодцов!
— Человек, способный на такую преданность королевскому флоту, мог бы найти себе более достойное занятие.
— А страна, способная возбудить такую преданность, не должна отталкивать любовь своих сыновей несправедливостью и торговыми монополиями. Но сейчас не время для таких разговоров. Я вдвойне ваш союзник в этом трудном положении, а все, что было между нами, — не более как вольности, которые друзья позволяют себе в обращении друг с другом. Капитан Ладлоу, там, в океане, во мраке ночи, нависла опасность!
— Что дает вам основание так полагать?
— Мои глаза. Я побывал у ваших врагов и видел их зловещие приготовления. Я знаю, храбрец не пренебрегает осторожностью и ни одна мелочь не должна быть забыта. Вам понадобится вся решимость, все люди, до последнего человека, потому что они нападут на вас превосходящими силами!
— Правда это или ложь, я принимаю ваше предупреждение к сведению.
— Одну минуту, — сказал Бороздящий Океаны, останавливая капитана движением руки. — Пусть люди спят, пока есть возможность. У вас впереди еще целый час, а отдых вольет в них новые силы. Можете положиться на опыт человека, который полжизни провел на море и видел на нем самые бурные сцены, от борьбы стихий до всевозможных сражений, в которых люди убивают себе подобных. Еще час вы в безопасности. А потом — беда, если вас захватят врасплох! И помилуй бог тех несчастных, чьи минуты сочтены!
— Так может говорить лишь честный человек, — сказал Ладлоу, пораженный искренностью контрабандиста. — Во всяком случае, мы будем готовы, хотя каким образом вы узнали все это, — такая же необъяснимая тайна, как и ваше появление на моем судне.
— И то и другое легко объяснить, — сказал Бороздящий Океаны, жестом приглашая капитана к поручням. Указав на маленький, почти незаметный ялик у кормового трапа, он продолжал: — Тот, кому часто приходится тайно бывать на берегу, всегда найдет средство проникнуть куда угодно. Эту скорлупку нетрудно перенести через узкую полосу суши, которая отделяет залив от океана; и, хотя у берега беснуется прибой, немного упорства и ловкости — и я вышел на ней в море. Я побывал под мартин-штагом француза, а теперь я здесь. Правда, ваши часовые сегодня менее бдительны, чем обычно, но ведь низкую лодчонку с темными бортами и обмотанными веслами нелегко заметить, когда глаза устали и тело налилось тяжестью. А теперь мне пора… Но, может быть, вы хотите отослать с крейсера тех, кто не может принести вам пользы в предстоящем бою?
Ладлоу колебался. Желание укрыть Алиду в безопасном месте боролось в нем с недоверием к контрабандисту… Он подумал немного и сказал:
— Нет, ваша скорлупка недостаточно надежна, чтобы взять кого-нибудь еще, кроме своего хозяина. Ступайте, и да воздастся вам за вашу преданность Англии.
— Будьте готовы отразить удар! — сказал Бороздящий Океаны, сжав руку капитана.
Потом он небрежно спустился по качающемуся веревочному трапу в свой ялик. Ладлоу следил за ним внимательно и, пожалуй, несколько недоверчиво.
Когда контрабандист сел и взялся за весла, его уже почти не было видно, а когда ялик бесшумно скользнул прочь, молодой капитан уже и не думал взыскивать с часовых, которые позволили ему незаметно подплыть к крейсеру. Через какую-нибудь минуту темные борта ялика слились с морской поверхностью.
Оставшись один, молодой капитан задумался. Поведение контрабандиста, его добровольное появление на крейсере, чтобы предупредить об опасности, правдоподобие его слов и способ, с помощью которого он это узнал, — все свидетельствовало о том, что он говорит правду. Примеры такой преданности королевскому флагу со стороны моряков, чья деятельность обычно вредила интересам короны, были нередки. Проступки их подобны заблуждению под влиянием страсти или соблазна, тогда как внезапный возврат к добродетели от природы свойствен человеческой душе.
