Народ уж было не спеша выходил на крыльцо, осеняя себя крестным знамением, да едва замирал, стоя прямо в дверях собора. Ропот пробежался по толпе, исполненный лютого страха. Нежданно было явление царя со сворою своих опричников. Государь в сопровождении ближнего круга своего взирал поверх толпы, всё выискивая митрополита.
Филипп вышел на крыльцо, представ пред царём. Сам воздух уж продрог. Иоанн не сказал ни слова и вместе со своей братией приступил, как и полагается честным христианам, к крестному ходу.
Филипп в смущении повёл головой, завидя единственного мужчину с покрытою головой. То был Малюта Скуратов – опричник будто бы и вовсе не ведал ни о каких порядках при крестом ходе. Митрополит, завидя то, обратился взором к Иоанну.
– Отчего же братия твоя супротив устава поступается? – тихо вопрошал старец.
Владыка, верно, уж мыслями и душою далёк был от здешних мест, и посему пару мгновений и вовсе не отвечал митрополиту. Когда слова Филиппа всё же настигли сердце царское, государь вопросительно глянул на святого отца, а затем окинул братию взором, пытаясь разгадать, в чём же устав церковный был нарушен. Все опричники, в том числе и Скуратов, мерно ступали с прочими прихожанами, и головы их не были покрыты.
* * *
– Чёрт… – сиплым от ужаса голосом бросил Иван Колычёв, спрыгивая со своей лошади.
Ноги его подкосились на мягком снегу, но всяко выбора не было – он во всю прыть побежал к себе домой. Выбитые ворота да пожжённый забор встретили его, ещё когда князь только подступался к дому. Дверь была прикрыта, да будто бы выбивали её. Сглотнув, Иван вбежал в дом да едва ли не с порога заслышал надрывный плач. Князь вбежал в трапезную, и сердце его замерло.
Прямо на столе лежала его молодая жена, заплаканная, избитая, и рваный сарафан её измарался в крови. В углу сидел Алексей Басманов да начищал шашку до блеска. Завидев вошедшего, опричник ухмыльнулся да повёл бровью. Иван уже кинулся к своей жене, как Алексей встал со скамьи, и шашка его уж была наготове. Лишь сейчас Колычёв приметил и чёртовы тени опричников, что таились в потёмках, под лестницей, да выгребали драгоценности.
– Жинка твоя звала тебя до хрипу, – просто бросил Басман. – А от всё думал – от явился бы ты раньше, и что ж?
Распалённый ум Колычёва кольнула страшная мысль. Глаза его расширились, и взгляд заметался.
– Дай-ка угадаю – сынишку своего сыскать не можешь? – усмехнулся Басман.
Голос опричника заставил князя вздрогнуть.
– За ним Федька мой приглядывает во дворе, – молвил Алексей, посматривая в окно.
– С чем вы пришли? – вопрошал князь, и голос его был слаб.
– От веришь али нет, мне побоку, – Басманов пожал плечами, – а никакой охоты переться в здешние края у меня не было. Да служба, будь она неладна. Начистоту – старикашка твой, Филипп, видать, уж околел, пуще некуда, да на слух туговат стал. А вот ты, Ванька, – другое дело! Молодой, здоровенный! Да и жёнушка у тебя – одно загляденье!
Иван оскалился да было уж намеревался вспылить – и быть беде! Да дверь отворилась со скрипом, заставив князя обернуться.
– А вот и мы, – раздался голос молодого опричника.
Князя Колычёва вновь пробрала дрожь, и то никак не ускользнуло от взгляда Басмана-отца.
– Так об чём там я сказывал? – вопрошал сам себя Алексей, почёсывая затылок, покуда во светлицу проходил Фёдор Басманов, ведя за руку княжеского сына малолетнего.
– Чай, дорогой, заруби-ка себе на носу – на сей раз последнее предупреждение, – молвил Алексей, направившись к выходу. – Боле нету царской милости к старику Филиппу.
Когда Басман-отец поравнялся с Фёдором, тот потрепал сына князя по голове да и отпустил к Ивану. Князь на мгновение пересёкся взглядом с молодым опричником. Присвистнув, Фёдор затянул простенький лад да направился к выходу вместе со своим отцом. Басмановы сели по коням, но отчего-то Алексей не спешил трогаться. Фёдор поглядел на отца, желая разгадать его думы.
– Сука этот ваш Филька, – сплюнул Алексей, глядя на погромленный княжеский двор. – Мучеником решил сделаться, видать.
Фёдор пожал плечами, ибо и впрямь не знал, что ответить. Басмановы выехали на дорогу, притом дорогу держали не в Москву, а в Александровскую слободу. На перепутье зоркий взор Фёдора приметил пару всадников, что, видать, направлялись как раз к князю Колычёву.
– Чей там? – спросил Алексей, видя, как Фёдор замешкал.
– Как пить дать, Бельский… и что здесь этот бес забыл?
– Да плевать, и без того припозднились! – отмахнулся Басман-отец, стегнув своего коня.
* * *
Ночной покой собора нарушил стук тяжёлой двери. На порог явился князь Бельский. Песнопения тянулись с хоров, вознося молитвы к высоким куполам, откуда глядел Господь на чад своих. Князь же Бельский пришёл обращаться не к Богу, но к слуге его, митрополиту.
Старец подливал масло в лампады. Огонёк дрогнул, и Филипп обратился взором к вошедшему. Бельский едва хотел молвить всё, что было на сердце, да замер. Печать скорби и терзаний оставила свой тяжкий след на челе старца. Князь сглотнул, смиренно опустив лицо.
– Верно, ведомо вам, отче, о том, с чем явился я, – произнёс Иван, и рука его невольно сжалась в кулак от злости.
Не мог княже не преисполниться гневом, как пред глазами вновь стояла та картина, которую узрел он у Колычёвых. Филипп замер, глядя, как слабый огонёк лампады дрожит пред святым образом.
– Я пришёл за исповедью, – коротко молвил князь.
Митрополит кивнул на речь Бельского.
– Много на моей душе греха, и ещё больше мне придётся взять на душу, – с тяжёлым сердцем признался Иван.
– Не уподобляйся им, – молвил Филипп, опуская руку на плечо князя.
– Я не уподоблюсь, клянусь, отче, – молвил Иван, сложив руки, испрашивая благословения митрополита.
* * *
Служба не могла идти своим чередом. Певчие на хорах сбивались несколько раз, и напев их казался плоским. Несколько коротких взглядов царских опричников поднимались на хоры в попытке понять, отчего же у них ни черта не ладится. Видать, виною были мрачные фигуры, явившиеся нынче на службу. Прихожане боязливо обступали их, боясь и взор поднять на царских опричников, и боле всего страшились высокой фигуры с посохом, доброго государя, царя-батюшку.
За сим и проходила вся служба. Казалось, в самом воздухе стояла трепетная дрожь. Служба подходила к концу, когда митрополит обратился крестным знамением к своей пастве. Отчего-то время будто бы застыло и шум весь смолк, когда Иоанн просил благословения. Владыка смиренно поднял руки, выжидая. В то мгновение, как царь и митрополит пересеклись взглядами, так сразу ясно стало – по собственной воле старец будто не замечал жеста
