даже когда к хлысту привыкла — тут что люди, что лошади, разницы нет: как привыкнут к хлысту, так потом хоть бей, хоть плюй, им все нипочем. А на последней прямой ваша лошадь заметила, что перед ней никого нет, и вроде бы сказала себе: «Уж больно это получается невежливо, я же тут пришлая», — и поотстала маленько, аккурат головой дотягивалась до колена того жокея, и так держалась, пока ей не сказали — «стоп, приехали». А во вторых скачках ваша лошадь будто с самого начала решила, что это все те же первые скачки, и все время вежливо, любезно держала голову у колена жокея полковника Линскома, пока мемфисский жокей не огрел ее в первый раз, но, видать, чересчур рано, потому что сперва она здорово припустила и вырвалась вперед, но потом все ж таки заметила, что впереди на дорожке никого нет.
— Но не чересчур рано, чтобы нагнать страху на Маквилли, — сказал Ликург.
— Большого страху? — спросил Нед.
— Порядочного, — сказал Ликург. Нед продолжал сидеть на корточках. Этой ночью он, кажется, немного поспал, даже при том, что собаки то и дело лаяли на Отиса. Но вид у него был невыспавшийся.
— Ладно, — сказал он мне. — Иди-ка сейчас прогуляйся до той конюшни с Ликургом. Стой там спокойно — пришел, мол, поглядеть на коня, который нынче с твоим тягается. Стой, и всё, разговоры разговаривать будет Ликург, а когда пойдешь назад, не оглядывайся. — Я даже не спросил — почему? Он все равно не объяснит бы. Идти было недалеко: конюшня стояла на скотном дворе за аккуратной дорожкой окружностью в полмили с выкрашенным белой краской барьером — он был бы хорош, когда бы не так жидок, — и будь подобная конюшня в маккаслинском поместье дядюшки Зака, не сомневаюсь, тетушка Луиза переселилась бы в нее со всеми чадами и домочадцами. Кругом не было ни души. Не знаю, чего я ожидал: может быть, еще больше болельщиков в комбинезонах и без галстуков, сидящих на корточках вдоль стены и жующих табак, чем видел утром из ресторана. Но, вероятно, для этого было слишком рано — да, конечно, слишком рано, потому Нед и послал нас; мы, то есть Ликург ленивой походкой вошел в помещение, то есть в конюшню, она была ничуть не меньше нашего обреченного на бесприбыльность каретного заведения и, уж конечно, куда чище; по одну сторону дверь вела в кладовую для упряжи, по другую, видимо, в контору, совсем как у нас; конюх-негр чистил денник в глубине, а молодой парень, по росту, возрасту и цвету словно близнец Ликурга, валялся у стены на охапке сена.
— Привет, браток, — сказал он Ликургу. — Хочешь на лошадь взглянуть?
— Привет, браток, — сказал Ликург. — На обеих. Мы думали, может, и вторая у вас.
— Как так? Разве мистер Вантош не приехал?
— А он и не приедет, — сказал Ликург. — Сейчас Коппермайна другой белый на скачки выпускает. Мистер Бун Хогганбек. А этот белый парнишка — его жокей. Это Маквилли, — сказал он мне. Маквилли с минуту рассматривал меня. Потом подошел к двери в контору, открыл ее, что-то сказал и посторонился, а из двери вышел белый мужчина («Тренер, — шепнул Ликург. — Мистером Уолтером звать») и сказал:
— Доброе утро, Ликург. Где, скажи на милость, вы этого коня прячете? Может, просто морочите нам голову? Признавайся.
— Нет, сэр, — сказал Ликург. — Его, верно, еще из города не привели. Мы думали, может, они у вас его поставили. Вот мы и пришли посмотреть.
— И от самого дома твоего отца сюда пешим ходом шли?
— Нет, сэр, — сказал Ликург. — Мы на мулах приехали.
— Куда же вы привязали их? Я никаких мулов не видел. Разве что выкрасили краской-невидимкой, как того коня, когда вывели его вчера утром из товарного вагона.
— Нет, сэр, — сказал Ликург. — Мы просто распрягли их и пустили пастись на лугу. А остаток дороги пешком прошли.
— Ну, в общем, раз вы хотите посмотреть коня, мы вас разочаровывать не станем. Выведи его, Маквилли, пусть разглядят как следует.
— Посмотрите на него для разнообразия спереди, — сказал Маквилли. — Жокеи Коппермайна всю зиму любовались акроновой задницей, а его перёд пока что никто не видел.
— Ну, так пусть этот парнишка начнет с того, что увидит, как он выглядит спереди. Как тебя зовут, сынок? Ты не здешний?
— Нет, сэр. Джефферсон, штат Миссисипи.
— Он приехал с мистером Хогганбеком, который выпускает Коппермайна на скачки, — сказал Ликург.
— А! — сказал мистер Уолтер. — Мистер Хогганбек его купил?
— Вот уж не знаю, сэр, — сказал Ликург. — Он выпускает Коппермайна на скачки. — Маквилли вывел лошадь. Вдвоем с мистером Уолтером они сняли с нее попону. Она была вороной масти, крупнее, чем Громобой, но очень нервная; когда ее вывели, она косила глазом, а когда рядом с ней кто-то делал движение или начинал говорить — прядала ушами и приподнимала заднюю ногу, словно собиралась лягнуть; мистер Уолтер и Маквилли успокаивали ее, что-то ей шептали, но все время были настороже.
— Ну, ладно, — сказал мистер Уолтер. — Напои Ахерона и отведи в денник. — Он пошел к выходу, мы — вслед за ним. — Не падайте духом, — сказал он. — Это же в конце концов всего только скачки.
— Да, сэр, — сказал Ликург. — Все так говорят. Премного благодарны, что позволили нам взглянуть на него.
— Благодарю вас, сэр, — сказал я.
— До скорого, — сказал мистер Уолтер. — Не заставляйте мулов ждать. Встретимся днем на старте.
— Не заставим, сэр, — сказал Ликург.
— Встретимся, сэр, — сказал я. Мы опять прошли мимо конюшен и дорожки.
— Помни, что тебе велел мистер Маккаслин, — сказал Ликург.
— Мистер Маккаслин? — не понял я. — Ага, ясно. — Но не спросил — почему велел? На этот раз, кажется, сам додумался. Но, возможно, не хотел поверить, что додумался, все еще не хотел поверить, что в одиннадцать лет можно так быстро двигаться по утомительному пути утраты иллюзий, а вопрос «почему?» означал, может быть, признание, что додумался.
— Та лошадь в плохой форме, — сказал я.
— Она напугана, — сказал Ликург. — Так говорил мистер Маккаслин вчера ночью.
— Вчера ночью? — спросил я. — А я-то думал, вы на дорожку ходили смотреть.
— А чего ему смотреть на нее? — сказал Ликург. — Дорожка не скачет. Он на лошадь ходил смотреть.
— В такой темноте? — спросил я. — А у них что — ни сторожей, ни запоров, ничего нет?
— Ежели мистер Маккаслин что замыслит, уж он это сделает, — сказал Ликург. — Будто ты до сих пор сам этого не знаешь. — Так что никто, то есть я не поглядел назад. Мы дошли до нашего святилища, где в пятнистой тени
