— А может, его ограбили? — Продолжала думать вслух Наталья. — Видите, он ковыляет! А что? Напали, отобрали всё, что есть, избили… Он убежал, оторвался и выскочил на трассу, в надежде поймать машину. Вадим, ты же говорил, в тайге всякое бывает!
Вадим глядел в серый силуэт, промалывая в уме варианты и, в принципе, не находил в Наташиной версии неувязок.
— Бывает и такое! — Согласился он, кивнув. — Бывает даже хлеще! Возможно, человек нуждается в помощи. Сейчас мы его нагоним и узнаем. Да?! Идёт-то он медленно…
Он прибавил ход, а Олег, тут как тут, пробасил близко, справа от него:
— Николаич! Если это терпила, то не факт, что где-то рядом не ломится погоня.
— Олежа, говори по-русски… Какой такой терпила? В тайге нет таких. А есть люди, попавшие в передрягу и нуждающиеся в помощи. Не согласен?
— Да не-е, я согласен! Помочь — поможем! Только я к чему… Изготовиться надо! На всякий пожарный…
— Правильно, Олежка. Изготовься! Да и я тоже… Готовность номер один! Ты молодец…
Зорин сделал шаг бойче, и теперь фигура хромальца ощутимо приблизилась. Можно было окрикнуть, но Зорин с этим медлил. Хотелось подойти ближе, а ещё хотелось, чтобы тот сам, расслышав шаги, обернулся. Тогда бы он, Вадим, махнул приветственно рукой, радушно улыбнулся и уж только потом открыл рот.
Они нагоняли, и расстояние между ними и путником заметно сокращалось. Наверняка, топотня пятерых людей уже достигла ушей впереди идущего. Было б вполне закономерно ему обернуться. Но он не оборачивался… Шаг укорачивал дистанцию и Зорин уже мог различить его одежду. На сутулые плечи была натиснута какая-то грязная-прегрязная фуфайка, нет… Судя по стёртому хлястику и рваному воротнику, куртка была бушлатом. Такие обычно практикуют в армии. Дальневосточники. У деда в кладовке их было несколько, но Зорину, который перерос деда, они приходились не по размеру. Выцветшие, пепельного цвета, брюки незнакомца тоже не отличались чистотой, и вообще складывался образ рабочего, который пришёлся не ко двору, где-то там, в недрах тайги был избит, вывален в грязи, а затем… Как говорит Наташа, убежал. Электромонтажник? Путеец? Геодезист? Да кто угодно, суть не в этом. Бедолага нуждался в поддержке и психической реабилитации. Да и не стоит, пожалуй, накручивать детектив с вариантом избиения. Есть более приземлено жизненные случаи. Заблудился. Травмировал ногу. Подвинулся рассудком… Или же, более трагично: угодил в медвежью яму. Благо, не убился, но ногу повредил и долго не мог, по скользким от дождя стенкам, выкарабкаться. Тайга для одиночки страшна тем, что запросто может похоронить. Бесследно…
Скоро они придвинулись к объекту настолько близко, что молчать стало уже не прилично. Вадим прокашлял связки и намеревался выдать во все лёгкие: «Добрый день!» Как вдруг незнакомец сам повернулся к ним. Повернул не голову, нет… Развернулся весь в корпусе. Встал якорем. Недвижно. Молча. Глядя прямо в глаза. У Зорина перехватило дух. Человек был без возраста. То есть не имел привязки к каким-то годам. Он был одинаково стар и молод. Испещренный морщинами лоб, уголки глаз. Трагически вялый рот — всё это накидывало до сорока, не меньше… Но глаза. Отталкивали и притягивали. Вадим, который не мог оторваться от них, холодел от безотчётного ужаса. Глаза у незнакомца были книгой. Небывало жуткой и кричащей. Начать с того, что такие взгляды Вадим встречал однажды, в девяносто шестом, за перевалом Кайзекчила. Разгромленная горная база боевиков и зинданы, набитые живыми телами. Там взгляды были такие же. Пустые. Затравленные. Без проблесков жизни. Но там… За теми взглядами была стена. Тупик. А здесь, у незнакомца за взглядом выпирало что-то ещё, иная подача… Будто глаз его носил несколько масок и, первая была незначащая, ложная. В глубине у путника плескалась ярость и ТРЕБОВАНИЕ эту ярость утолить. Там в глубине зрачков-колодцев бесприютно купались Обида и Прощение. Мольба и Суд. Кроткость и Бешенство. Глаза — отражение преломленной души, у незнакомца менялись посекундно. Они читались… Как страницы… Молчание только усиливало эффект. А ведь путник не удивился, не испугался. Не вскрикнул, не попятился. Он будто б ждал. Он глядел им всем в глаза одновременно. Таким свойством обладают портреты. Как бы угол зрения не менять, где бы ни стоять, всегда портретные глаза будут глядеть на тебя. Но, то картины, холсты, а здесь… Завороженный, Вадим качнулся, отряхиваясь от транса. Все пятеро словно вклеились там, где стояли…
Зорин, который набрал в себя воздуха, чтобы, наконец, поздороваться с человеком, вдруг передёрнулся, придавленный криком. Кричали сзади, и кричал Олег.
— Стойте!!! Не подходите! Назад!!!
Вадим обернулся и ошалел от дикого вида Головного. Безумно вытаращенные глаза. Дрожащие губы. И неестественно мертвенно бледный цвет лица. Боже…
— Олежка, ты что? Ты как…
— Не подходите к нему! — Олег, сбросив рюкзак, заметался как раненый зверь. — Вадим! Люська! Ребята! Не надо! Оставайтесь тут, я сам…
— Чего сам, Олег? — хрипло спросил Вадим. От волнения у него молотом забилось сердце.
Головной дёрнул верхние пуговицы, желая расстегнуться побольше, но только вырвал их. Горестно махнул рукой и ткнул пальцем в направление чужака.
— Это не человек! Это моё… Понимаете?! Мой груз…
ГЛАВА 11
Губа никак не среагировал на приближение Головного. Ни поворотом, ни жестом, ни мимикой, всё также продолжал стоять и красноречиво смотреть. Статичность фигуры, тем не менее, не имела аналога с манекеном, поскольку от фигуры пыхало сумасшедшим жаром. Небывалым. Энергетическим колором, если играть в образы. За миг как подойти близко, Олег испытал целый диапазон эмоций. Не своих. Его… Узнавание — это шло первым. Испуг. Испугом можно назвать всё лицо, что носило эту печать всё время. Ненависть и ярость. Первое понятно, второе обосновано… Самое страшное, что Олег увидел в его глазах, когда подошёл на расстояние локтя, — взгляд. Взгляд не Артура Зельдина, его однопризывника, а Виолента. Того, треклятого… Он сидел в его зрачке, напыщенно умный, насмешливо сволочной. Следил исподтишка, улыбался…
— Я виноват. Я… Готов понести ответ…
Это сказал, разумеется, он, Олег, но слова свои он услышал далеко от себя. Как бы со стороны своего визави. Это было странно и противоестественно. Олег повторил с нажимом, включив в обращение имя того, к кому обращался.
— Артур… Если можешь, прости! Если не можешь… Смотри сам. Вот он я! Стерплю любой суд в отношении себя…
Слова, которые поначалу давались трудно, стали слетать с языка легче. Головной вдруг явственно, отчётливо представил пожилую женщину, собирающую сыну румяные пирожки. С яблоками. Сыну, которого давно отмыли и, зашив живот, оставили в холодном помещении. До востребования…
— Прости меня, слышишь! — Щёку обожгло что-то горячее, влажное. — Я не имел права так поступать! Меня ничто не оправдывает! Ты был гад, но я был гад больше, чем ты…
В два раза, в три! Я это признаю, да!
Зельдин перестал излучать пучки эмоций. Жар как бы отступил, а в глазах его появилось любопытство. За всё общение он не проронил ни слова.
Олега несло. Так бывает, когда собравшаяся горлом тяжесть ищет выход в откровенном диалоге.
— Я понял, Артур! Ты напоминание, которое поедает меня изнутри! Ты — рана в моей душе! В общем, поделом… Только я прошу, являйся, если заслужил, в кошмарах. Пусть будет уроком, согласен… Но только не позорь меня перед ними… — Олег кивнул было назад, но не увидел тех, на кого ссылался. Он вывернулся полностью, но своих нигде не увидел. Странно… Уговор был просто отойти на расстояние, пока он, Олег то да сё разберётся. Спустились с обочины? Зачем? Головной, растерянно покрутившись, вернулся лицом к Артуру и… Обмер. Брови последнего медленно СПОЛЗАЛИ на глаза. Как масло. Как выскочившее из кастрюли тесто. Они сползли, замазали глаза, и потекли дальше, а вместе с бровями двинулось вниз всё остальное. Нос, уши, губы… За короткий миг съехавшие пласты обесформили то, что считалось лицом, головой, да и трапеция тела значительно исказилась. Скривилась, размазалась, смялась, расплющилась в ничто. Абстракция некоторое время подержалась, словно отвердевшая на воздухе сталь, а потом КУСКАМИ стала осыпаться. Олег, не в силах оторвать глаза, поедал это зрелище с благовейным ужасом. Не с тем ужасом, что вымораживает мозг, а с тем, что приятненько холодит сердце и заставляет зачарованно смотреть. Смотреть. Смотреть…
Куски отрывались и падали. Не быстро, но затем спустя… легче. Спроектированная модель Олеговой «глубинки» исчерпала время пребывания в мире настоящем и теперь… Самоуничтожалась. Ошметки псевдоплоти ударялись о оземь, а некоторые подкатывались к ботинкам Олега. Но когда Олег перевел взгляд вниз, то никакой кучи крошева не обнаружил. Куски чудным образом исчезали. Испарялись… Он поспешил доглядеть разрушение, но и ТАМ уже было пусто. «Гость» исчез. Сотканный наспех кокон тонкого мира рассыпался как карточный домик. Как невозможность в возможном.
