самом деле, тысячи обученных и оснащенных диверсантов действительно имели теоретическую возможность резко изменить баланс сил в государстве, однако в стране отсутствовала политическая сила, способной мобилизовать их на вооруженное сопротивление режиму. Расформирование саперно-маскировочных взводов, закрытие курсов по подготовке командиров для них и ликвидация закордонных баз и тайников имели под собой и другую причину. Советская военная доктрина в рассматриваемый период предусматривала проведение стремительных наступательных операций силами танковых и механизированных соединений, темпы которых не оставляли места и времени для действий пеших диверсантов или партизан. Оба этих фактора привели к развалу системы разведывательно-диверсионных подразделений РККА, крайне негативно сказавшемуся в период войны с Финляндией и в особенности в начальном периоде Великой Отечественной войны.
3. КОНТРРАЗВЕДКА
Ведение контрразведки на территории СССР возлагалось на соответствующие отделы ГУГБ НКВД, а после создания НКГБ — на его 2-е управление. Описывать контрразведывательные операции в стране в 1930-е годы весьма сложно, но не от недостатка материала, а, наоборот, по причине его избытка. Практически не существовало отрасли народного хозяйства или государственного управления, рода войск или региона страны, социальной группы или категории, в которой граждане Советского Союза массово не обвинялись бы в шпионаже в пользу всех мыслимых иностранных государств. Шпионаж стал модным обвинением и вытеснил с верхних строк в статистике политических преступлений лидировавшие ранее вредительство и контрреволюционную деятельность. За работу на иностранные разведки репрессировали наркомов, командующих округами и флотами, директоров заводов, кинорежиссеров, чекистов, парторгов, писателей, председателей колхозов, депутатов всех уровней, трактористов, рыбаков, дипломатов, крестьян, учителей, актеров, инженеров и художников. Если верить материалам сотен судебных процессов, то зарубежные разведывательные службы, как рентгеном, просветили все аспекты жизни в СССР, после чего никаких секретов в стране для них уже не осталось. Большинство этих обвинений были сфальсифицированы, однако это не означает, что Советский Союз оставался вне настоящих операций иностранных разведок. Некоторая часть процессов основывалась на реальных фактах, хотя вычленить их из общей массы дел весьма затруднительно. Ситуация усугубляется еще и тем, что в одном и том же деле порой невозможно провести грань между подлинным фактом шпионажа и приписанными к нему людьми и их действиями. Так обстояло дело, например, с “Польской военной организацией” (ПОВ). Не подлежит сомнению, что она действительно существовала и активно функционировала, агенты ПОВ, бесспорно, действовали в тесном контакте с II отделом генштаба Польши. Однако, как уже указывалось, в Варшаве использование такого иррегулярного формирования секретной службы считалось анахронизмом, и к началу 1919 года организация была распущена. Невзирая на это, обвинения в шпионаже по линии ПОВ предъявили практически всем полякам, занимавшим в СССР ответственные посты: высокопоставленным чекистам (Мессинг, Пиляр, Медведь, Ольский, Логановский, Баранский), военным разведчикам (Бронковский, Фирин, Иодловский, Узданский), военным руководителям (Уншлихт, Муклевич, Лонгва), дипломатам, государственным чиновникам и хозяйственникам. Сфальсифицированные следственные дела увязали этот вымышленный шпионаж со столь же вымышленной вредительской и диверсионной работой троцкистов и военных, и в результате получилось, что разветвленная и плотная сеть оплела все сферы деятельности государства и общественной жизни. Подписанный Ежовым совершенно секретный циркуляр о деятельности польской разведки в СССР впечатлял даже названиями своих глав: “Подготовка антисоветского переворота в первый период революции”, “Пораженческая работа в период советско-польской войны”, “Фашистская националистическая работа среди польского населения СССР”, “Использование польской разведкой троцкистских и иных антисоветских организаций”, “Шпионская работа польской разведки в СССР”, “Вредительская и диверсионная работа польской разведки в народном хозяйстве СССР”, “Террористическая работа польской разведки”, “Вредительство в советской разведывательной и контрразведывательной работе”, “Провокаторская работа польской разведки в компартии Польши”, “Антисоветская работа польской разведки в Белоруссии и других местностях СССР”. В этом документе нарком, в частности, утверждал: “Работа организации (ПОВ — И. Л.) в системе ВЧК-ОГПУ-НКВД и Разведупре РККА в течение всех лет направлялась, в основном, по следующим линиям:
1. Полная парализация нашей контрразведывательной работы против Польши, обеспечение безнаказанной успешной работы польской разведки в СССР, облегчение проникновения и легализации польской агентуры на территорию СССР и различных участках народно-хозяйственной жизни страны…
2. Захват и парализация всей разведывательной работы НКВД и Разведупра РККА против Польши, широкое и планомерное дезинформирование нас и использование нашего разведывательного аппарата за границей для снабжения польской разведки нужными ей сведениями о других странах и для антисоветских действий на международной арене…
3. Использование положения членов “ПОВ” в ВЧК-ОГПУ-НКВД для глубокой антисоветской работы и вербовки шпионов… ”[291]
Если бы хоть один процент из этого соответствовал действительности, то польская разведка на вечные времена должна быть признана самой эффективной секретной службой мира. В общей массе осужденных имелись и подлинные польские шпионы, точно так же, как в других случаях румынские, венгерские, финские, японские и немецкие. Однако подлинная картина состояния работы польской разведки достаточно красноречиво изложена в рапорте начальника ее реферата “Восток” поручика Й. Незбржицкого от 11 марта 1934 года: “На сегодняшний день по вербовочной базе для глубинной разведки создалась безнадежно тяжелая обстановка. В первую очередь я должен обратить внимание на то, что полная изоляция от советской территории привела к абсолютной невозможности вербовок на советской территории из-за отсутствия там вербовочной базы. Я никогда не предполагал, что исчерпание и изоляция российской эмиграции от советской территории может играть для нас столь значительную роль… Изменилось также и положение с возможностью ведения наблюдения. Все труднее становятся перемещения по территории (паспортизация, привязка населения к местам проживания). Постоянные депортации, колонизация и эмиграция опустошили районы, служившие нам источником информации. Проще говоря, в 1934 году мы пожинаем плоды деятельности целых рядов наших предшественников, работавших в несравнимо более легких условиях и приведших к полному исчерпанию источников вербовки”[292].
В предвоенный период Советский Союз был, без сомнения, самой трудной страной для агентурного проникновения. Действия иностранных разведок на его территории затруднялись жестким иммиграционным режимом, тотальной закрытостью общества, отсутствием свободного перемещения по стране, институтом прописки по месту жительства, надзором за контактами иностранцев, огромной армией секретных сотрудников и добровольных помощников госбезопасности, практически неограниченным финансированием спецслужб и массированной, хорошо продуманной пропагандой среди населения. Ввиду того, что в СССР могло официально находиться лишь незначительное число иностранцев, заброска агентуры и ее последующая легализация были возможны, в основном, нелегальным путем через “зеленую” (сухопутную) и морскую границу. В предвоенный период это были, главным образом, агенты германской, польской, японской и в значительно меньшей степени, венгерской и румынской разведывательных служб. Немцы часто использовали для этой цели членов ОУН, и за восемь месяцев 1940 года только пограничные войска УССР ликвидировали 38 ее вооруженных группировок с общим числом участников 486 человек. В основном перебрасываемые через границу
