Я вернусь на прежнюю дорогу, которая ведет к совершенству. Я снова стану героиней, безупречной и достойной восхищения.
Мертвая Девушка будет всеобщей любимицей[174].
В «Силе и славе» Грэма Грина убедительно изображена связь ложного ощущения героизма и иллюзии морального превосходства. События, описанные в романе, разворачиваются во время гонений на католическую церковь в Мексике. Когда охотящийся на католиков кровожадный лейтенант полиции разглядывает фотографию разыскиваемого священника, сначала в дело вступают эмоции: «Что-то сродни ужасу охватило его». Затем в памяти возникает самооправдание, следом включается героическое повествование, которые совместными усилиями убеждают убийцу, что это он – оплот морали:
…вспомнилось детство, запах ладана в церквах, свечи, кружева, самодовольство священников и те непомерные требования, которые предъявляли со ступеней алтаря они, люди, не ведающие, что такое жертва. Старые крестьяне стояли на коленях перед статуями святых, раскинув руки, как на распятии. Измученные за долгий день работы на плантациях, они принуждали себя к новому унижению. Священник же обходил молящихся с тарелкой для пожертвований, брал с них по сентаво и корил за пустячные грехи, приносящие им маленькие радости, сам же ничем не жертвовал, кроме разве плотских утех. Но это легче всего, подумал лейтенант. Ему самому женщины были не нужны. Он сказал: «Мы поймаем его. Дайте только время»[175].
Персонаж, убежденный в своей правоте и превосходстве, наделяется чудовищной мощью. Многие крупные конфликты в произведениях выстроены вокруг столкновения двух пластов повествования, первый из которых обращает в героя протагониста, а другой – его главного соперника. Предельно искренние представления о нравственности каждого из них вступают в катастрофическое противоречие друг с другом. Их нейронным мирам не избежать схватки насмерть.
2.7. Давид и Голиаф
Насколько бы мы ни были неразумны, важно не делать из этого заключение, что мы совсем не способны думать правильно. Само собой, здравый смысл порой торжествует; нам под силу мыслить благоразумно и пересматривать свое мнение. Впрочем, людям относительно редко удается существенно изменить ключевые убеждения, вокруг которых сформирована их идентичность, такие как, к примеру, вера Стивенса в добродетель эмоциональной сдержанности. Тем, кому это все же удается, мы придаем мифический статус.
Одним из таких реально существующих героев является бывший «экотеррорист» Марк Линас[176]. Он входил в «радикальную ячейку» анархистского движения по защите окружающей среды Earth First![177] и занимался тем, что по ночам уничтожал посевы экспериментальных генетически модифицированных культур. Основные идеи Earth First! о мире были сформулированы в духе истории о Давиде и Голиафе: всепоглощающие силы индустриализма вот-вот приведут к «экологическому апокалипсису. Крупные корпорации и капитализм в целом уничтожают планету». Марк боролся с монструозными машинами наживы. «Мы были защитниками земли и наследниками сил природы, – рассказывал он. – Ощущали себя феями».
Однако когда он обнаружил, что представление о проблеме генно-модифицированных продуктов, которое сформировалось внутри его нейронной модели, не подтверждается научными данными, то прошел через непростую процедуру публичного покаяния. Его мозг написал новую историю о реальности, в которой Линас по-прежнему мог чувствовать себя героем. Когда-то ему казалось, что движение зеленых составляют храбрые, задиристые андердоги. Но сейчас он все больше замечал, что Давид все больше походил на Голиафа. «Просто посмотрите на цифры, – говорил Линас. – Гринпис, весь этот международный концерн – это организация с годовым доходом в 150 миллионов долларов. Крупнее, чем Всемирная торговая организация, и гораздо более могущественная в плане воздействия на людские умы. С очень разветвленной системой финансовых потоков, власти и влияния».
Понимание мира как двух противоборствующих полюсов, отважного Давида и всемогущего Голиафа, кажется излюбленным приемом, к которому наш мозг прибегает для героизации действительности. Обширное повествование, которым он описывает мир, включает в себя нас в роли моральных героев, сражающихся за свое собственное светлое будущее, а возможно, и будущее всего мира, вопреки поистине голиафским трудностям. Эта история придает нашей жизни осмысленность. Она прячет нависшую над нами ужасную пустоту за безотлагательностью настоящего момента.
Протагонист «Гражданина Кейна» выражает себя именно через подобный героический нарратив, когда сталкивается со своими соперниками. Хотя фильм начинается со смерти Чарльза Фостера Кейна, моментом зажигания в его драматичной истории становится получение им семейного наследства. Модель реальности Кейна искажена таким образом, что ему отчаянно требуется внимание и одобрение других людей. Когда он принимает неожиданное решение сосредоточить внимание на убыточной газете, перешедшей во владение его фонда, и прибывает в редакцию, эти конкретные недостатки раскручивают его историю. Они получают свободу и начинают оказывать влияние на его поступки. Сначала его модель реальности не кажется такой уж ошибочной, даже напротив. Он выглядит вполне счастливым, праведно исполняя свою миссию («Обеспечьте поэму, я обеспечу войну!»), но при этом утверждает, что действует от лица ущемленных граждан, которые, по его словам, подвергаются эксплуатации со стороны гигантов капитализма.
Но затем его бывший опекун, состоятельный сторонник капитализма с уместной фамилией Тэтчер, выступает против Кейна, разгневанный публикациями в его газете, которые он называет «бессмысленной атакой на всё и вся, кто зарабатывает больше десяти центов». Тэтчер напоминает Кейну, что он сам является крупным акционером одной из критикуемых им компаний, но Кейн уже уверовал в собственный героизм: «Я издатель „Инквайрера“! И посему это мой долг – но также, открою небольшую тайну, еще и наслаждение – убедиться в том, чтобы порядочных трудолюбивых людей в нашем обществе не обдирали до нитки помешанные на деньгах пираты, накинувшиеся лишь оттого, что за этими людьми некому присмотреть».
2.8. Как несовершенные персонажи придают всему смысл
Его новый начальник любитель пошутить, и герою это не нравится. Ситуация вроде бы не тянет на выдающийся роман. Но имеет решающее значение для человека, с которым это происходит. Основы убеждений дворецкого Стивенса об устройстве мироздания и своей роли в нем сотрясаются. Хранящаяся в его черепной коробке модель реальности, в которой он существует, находится под угрозой. Когда происходит неожиданное изменение, он пытается вернуть контроль над своей внешней средой. Он пытается пошутить. Чтобы решить проблему с недобором прислуги, созданную его новым боссом, он едет в Корнуэлл с надеждой уговорить талантливую бывшую экономку мисс Кентон вернуться в Дарлингтон-холл.
Вскоре мы узнаём, что Кентон обладает столь недостающей Стивенсу душевной теплотой, а их неслучившийся роман стал еще одной жертвой его идеалу эмоциональной сдержанности. Внешний драматизм «Остатка дня» во многом организован вокруг поездки Стивенса и нашего изменяющегося восприятия их отношений с мисс Кентон. Но, если всмотреться внимательно, эта история о другом. Глубоко под поверхностью причинно-следственных переплетений сюжета протекает параллельный процесс. Стивенс меняется. Его
