модель реальности медленно и болезненно разваливается на части.
Легко вообразить, что суть истории заключается в поверхностных событиях ее сюжета: ее поворотах, погонях, взрывах. Мы видим ее глазами персонажей, стало быть, мы, как и они, отвлекаемся на эти захватывающие, несущие изменения эпизоды. Но ни одно из таких событий не имеет ни малейшего смысла без конкретного человека, с которым оно происходит. Бассейн с акулами не имеет смысла без падающего в него агента 007. Даже такие ориентированные на массовую публику истории, как произведения о Джеймсе Бонде, полагаются на персонажа для создания драматизма. Подобные истории держат в напряжении не обособленными перестрелками или погонями на сверхзвуковых лыжах, а потому, что мы хотим знать, каким образом этот конкретный герой с этой конкретной историей, с этими конкретными возможностями и этими недостатками сумеет справиться с возникшей ситуацией. Обычно для этого ему необходимо выйти за пределы своих возможностей, открыться новому опыту, предпринять беспрецедентные усилия. Необходимо измениться. Аналогичным образом, на внешнем уровне полицейская драма может выглядеть прямолинейным, выстроенным на информационных пробелах рассказе о загадке одного трупа, но на глубинном уровне история обычно вращается вокруг вопросов о мотивах различных подозреваемых – всегда увлекательной причинности человеческого поведения.
Разумеется, разные виды историй делают акцент на разных вещах и обладают разным уровнем психологической сложности, но сюжет без персонажа – словно светомузыка в пустой комнате. Осмысленность возникает, когда в нужный момент с нужным человеком происходит нужное изменение. Пышный бал в роскошном доме маркиза д’Андервилье представлял бы для нас исключительно мимолетный интерес, не присутствуй там хронически неудовлетворенная одержимая общественным статусом представительница среднего класса мадам Бовари, восторженно разглядывающая «здоровую белизну» лиц собравшихся гостей, указывающую на то, «что это люди состоятельные», поскольку она «поддерживалась умеренностью в еде, изысканностью кухни и которую усиливали матовый фарфор, покрытая лаком дорогая мебель и переливчато блестящий атлас», в то время как у ее мужа, как она с тоской заметила, «панталоны жали в поясе»[178]. Бал имеет значение только в контексте своего влияния на мадам Бовари. Каким ослепляющим ни был бы блеск событий сюжета, в конечном счете история все равно посвящена персонажу.
Нам удалось обнаружить, что персонажи вступают в противостояние со своей внешней средой. Галлюцинаторная модель мира, в физическом смысле располагающаяся у них в черепной коробке, воспринимается ими как реальность. Однако, поскольку она ошибочна, их способность держать под контролем настоящий окружающий мир нарушается. Под ударом хаоса модель начинает рушиться. Ситуация постепенно ухудшается и неминуемо приводит к развитию конфликта, вовлекая в него людей и события вокруг.
Однако все это усложняется тем фактом, что персонажи в истории находятся в состоянии войны не только с внешним миром. Они воюют еще и сами с собой. Протагонист вовлечен в сражение, протекающее в непостижимых подземельях его собственного подсознания. На карту поставлен ответ на поистине краеугольный, вызывающий все эти потрясения вопрос: кто я такой?
Часть 3
Главный вопрос
3.0. Конфабуляция и запутавшийся персонаж; главный драматический вопрос
Чарльз Фостер Кейн был человеком из народа. Возможно, он и унаследовал огромное состояние, но решил отказаться от образа жизни меркантильного богача. Вместо этого он стал помогать угнетенным, даже тогда, когда это шло против его собственных финансовых интересов. Будучи редактором The New York Daily Inquirer, он неустанно боролся за их права. Стремясь служить им еще лучше, он баллотировался на пост губернатора Нью-Йорка. Разве кто-либо способен критиковать такого бескорыстного и благородного человека?
Как выясняется, на это способен его старинный друг. Сразу после избирательной кампании мы застаем Кейна, одинокого и печального, расхаживающим по опустевшему, но еще заваленному плакатами и транспарантами помещению своего предвыборного штаба. Он проиграл. И тут, пошатываясь, появляется его старинный приятель Джедедайя Лиланд, который, как вскоре становится ясно, переусердствовал, пытаясь утопить свои печали в вине. Кейн с сожалением признаёт, что «люди сделали свой выбор», но Лиланд прерывает его. «Ты говоришь о людях так, словно владеешь ими, словно они принадлежат тебе, – произносит он слегка заплетающимся языком. – Боже мой. Помнится, ты обещал людям бороться за их права, подарить им свободу. Наградить их по достоинству. Помнишь рабочего человека? Ты очень много писал о рабочем человеке. Теперь он стал организованной силой. Тебе это не очень понравится, но твой рабочий человек ждет свои законные права, а не твой подарок. Когда твой драгоценный непривилегированный класс действительно объединится… Я не знаю, что ты сделаешь. Вероятно, уплывешь на необитаемый остров и будешь там править обезьянами». Кейн говорит ему, что он пьян. «Пьян? – отвечает Лиланд. – А тебе-то что? Кроме себя самого, тебя ничего не интересует. Ты просто хочешь убедить людей, что так сильно их любишь, чтобы им пришлось любить тебя в ответ».
Кем же на самом деле был Чарльз Фостер Кейн? Именно этот вопрос редактор Ролстон поставил перед своим штатом журналистов-рассказчиков в начале фильма. Был ли он человеком, которого видел в нем его старый друг: расчетливым, оторванным от реальности, отчаянно жаждущим внимания и одобрения? Или в самом деле соответствовал образу храброго, щедрого и бескорыстного героя, который ему внушил его мозг?
Кто этот человек? Все истории задаются этим вопросом. Сперва это происходит в момент зажигания. Когда наступают первые изменения, протагонист становится излишне эмоционален и ведет себя непредсказуемо. Мы внимательно всматриваемся. Кто этот человек, что ведет себя таким образом? Вопрос возникает каждый раз, когда события сюжета проверяют протагониста на прочность и вынуждают его принимать решения.
Размышляя об этом вопросе, читатель или зритель, вероятнее всего, будет ощущать себя вовлеченным в повествование. Если же этот вопрос не возникает и не проливает свет на драматические события, читатель или зритель может отдалиться или даже заскучать. Если и существует ключевой секрет сторителлинга, то, я полагаю, он заключается в ответе на этот главный вопрос. Кто этот человек? Или, с точки зрения самого персонажа, – кто я такой? Этот вопрос определяет драматургию; это ее жар, электричество, сердцебиение.
Для того чтобы подчинить главный вопрос себе, требуется признать, что ответ на него найти непросто. Все потому, что даже в наши лучшие времена мы, в общем-то, не представляем себе, кто мы такие. Если бы вы спросили об этом Кейна, он точно бы ответил, что он благороден и бескорыстен, в противоположность тому, в чем его обвинял подвыпивший друг. И Кейн действительно был бы убежден в этом. Впрочем, как мы узнаем из сюжета, он совершил бы ошибку.
Его убежденность в своих благородстве и бескорыстности была бы
