тот, кому он верил, – промолвил я наконец. – Это я и сделаю. Настал мой черёд причинять боль. Проклинаю тот день, когда я впервые написал ей. Я был идиотом. Если б я мог, если б я только мог, Эдди, я бы вернул всё назад, забрал обратно каждое доброе слово, которое сказал ей.
– Ты спятил, – бросил он и вышел из комнаты.
Я поспешно запер за ним дверь, но перед этим крикнул вдогонку:
– Я буду копить эту ненависть до самых экзаменов! А потом наброшу ей эту колючую проволоку на горло, заставлю почувствовать то, что чувствую сейчас я! Заживо закопаю её! Будь я проклят, если не сделаю это!
Я действительно в тот момент был полон решительности сделать то, о чём кричал. Сердце, столь преданно любившее, оказалось переполнено ослепляющей ненавистью. Хотелось творить только зло, причинять людям только боль. Хотелось стать врагом номер один для всего мира и наслаждаться этим статусом. Эдди был прав – это ненормально, но будь он в тот момент на моем месте, то посчитал бы такую реакцию вполне логичной. Это не была какая-то вспышка бешенства, я вот к чему веду. В подобной ситуации каждый повёл бы себя похожим образом. Мне ещё повезло, некоторые люди не ограничились бы разбитой рукой, о нет, они бы зашли дальше. Угрозы, которыми я так щедро раскидывался в тот вечер, по большей мере были голословными, пустыми и даже безобидными, хотя, вырываясь из моих уст, они действительно звучали жутко.
Стоило мне остаться один на один со своей головной болью, как злоба, преодолевая всякий здравый смысл, ринулась наружу. Хотелось кричать, крушить всё вокруг, морально и физически изводить себя. Но ещё больше хотелось, чтобы рядом была она и видела мою пытку, наблюдала за тем, как я медленно насилую свой рассудок. Лена, Лена, Лена… Это некогда любимое имя пульсировало где-то в моей зачумленной голове, а откликом на него была острая боль в руке. Вот во что я превратился, вот до чего был низведён одной лишь случайной фразой Эдди. Остатки любви, если они и были, моментально испарились и держаться за них было равносильно попыткам ухватить дым.
Тогда вечером я встретил закат сидя в той же позе, в которой меня оставил Эдди. Стена нагрелась от моего тяжёлого взгляда. В груди, казалось, зияла дыра.
Я её ненавидел. Всей душой. Каждая моя клетка, уничтожив всякие теплые воспоминания о наших беседах, дрожала, стоило мне подумать о ней. А думал я о ней всё время, все эти два грёбаных месяца! Но если раньше меня охватывало приятное волнение при одном лишь упоминание её имени, то теперь к горлу подступала тошнота. Я чувствовал себя опустошенным, почему-то преданным и разбитым. Уверен, если бог всё-таки существует, то он ненавидел меня за все те грязные мысли, что копошились в моей голове.
И снова знакомый вопрос: почему? Как всё могло так закончиться? Моя ли это вина? Моя ли это ошибка? Если так, то эти слезы и эта кровь – заслуженная расплата за мою наглость. Но если моей вины не было, то… почему? Почему, стараясь делать для человека столько хорошего изо дня в день, лежащим в слезах оказываешься ты? Разве ей плохо? О нет, она-то вполне хорошо проводит время с этим придурком, не помню даже, как его там зовут. Не сомневался я лишь в том, что ему на неё наплевать. Не наплевать было мне. И пока она радуется жизни, я сижу, как дурак, лью слезы, позволяя боли сжирать себя изнутри. Равноценный обмен, думал я, сидя за столом в своей комнате. Мне – слезы и кровь. Ей – новый парнишка, удовлетворяющий любые прихоти. Я сам себя довёл? Ну да, можно всё оправдать и так, но легче мне от этого тогда не стало. Потому что когда ты зол, тебе нужна лишь жертва. Ты не разбираешься в причинах, тебе, собственно, наплевать на то, почему всё так случилось. Тебе главное найти козла отпущения, человека, на котором можно отыграться, обвинить во всём и избить как следует, мысленно расчленить. И только Лена для этого подходила. Хотя, стоило мне тогда подумать о ней, как внутри тут же смешивались как горькие, так и сладкие воспоминания, из-за чего сердце давало сбой, не зная, как именно откликаться: любить или ненавидеть? Ненависть в итоге побеждала, но прежде внутри меня происходила настоящая бойня прошлого и настоящего: счастливые воспоминания о временах отчаянной влюбленности старались одолеть факты и заставить меня успокоиться. Но я не мог. Я весь был составлен из шрамов.
Но что я мог сделать ей плохого? Как моя ненависть могла превратиться в грозное оружие? Господи, раньше я сидел с такими же мыслями и думал, как я могу порадовать её, а теперь лишь мечтал причинить ей как можно больше боли.
Ответ пришёл почти сразу же. Ранить сильнее всего может только слово. А разве слова не моя стихия? Неужели я не смогу подобрать такие слова, чтобы заставить её плакать? Или даже сделать с собой что-нибудь… Она ведь такая ранимая, такая чувствительная, я очень легко смогу довести её до слёз. Нужно было лишь от чистого сердца высказать ей всё, что я думаю о ней, вложить в свои жестокие слова всю ту ярость, которая только копошилась под бледной кожей. А перед этим признаться, рассказать наконец, что именно я чувствовал всё это время. Заставить её понять, что она обрела худшего врага в лице единственного человека, который любил её больше жизни. Вот что я решил сделать.
Дрожа от предвкушения, я закатал рукава, будто собирался выпачкаться в грязи, придвинул к себе тетрадь и принялся сочинять отравленное письмо – своё самое большое и самое жестокое послание за всю жизнь. Мои глаза горели, рука болела, сердце не билось, а слова лились буйным потоком прямо на бумагу, превращаясь в жуткий текст, излучающий всю ту ярость и обиду, что сидели в глубине меня в тот момент.
Я провозился с письмом до глубокой ночи, а уснул прямо за столом от изнеможения. Проснувшись, я продолжил писать, окончательно забыв жить. У меня была только одна цель, и я шёл к ней. Я изливал свои чувства на бумагу на занятиях, дома, ночью и днём, не зная усталости. Стоило мне лишь подумать о ней, как нужные слова приходили сами собой. Когда я видел её, то трясся всем телом, но умудрялся всё равно равнодушно проходить мимо. А сам ждал и не мог дождаться
