Вдумайтесь в слова Антония у Цицерона (De oratore, II, LXXIV). Saepe aliquis testis aut non laedit aut minus laedit, nisi laceseatur; orat reus; urguent advocati ut invehamur, ut male dicamus, denique ut interrogemus. Non moveor, non satisfacio, neque tamen ullam adsequor laudem. Homines enim imperiti facilius quod stulte dixeris, quam quod sapienter tacueris, laudare possunt. – Бывает, что показание свидетеля или совсем безвредно для меня, или по крайней мере не слишком опасно. Его и надо оставить в покое. Подсудимый и его друзья пристают ко мне, умоляют, требуют, чтобы я набросился на этого свидетеля, старался опорочить его в глазах судей, сбил его перекрестным допросом. Я молчу, как рыба. Меня бранят; я не удивляюсь: браниться умеет всякий, а чтобы оценить рассчетливое молчание, надо знать и понимать дело защиты.
«Странное впечатление осталось у меня от наших заседаний, – сказал мне один из присяжных заседателей на сессии в уездном городе. – Иногда кажется, что защитник стоит на месте прокурора, а обвинитель – на месте защитника».
Если эти слова свидетельствуют о беспристрастии товарища прокурора, то что говорят они об умении защитников?
Запомните, читатель.
4. ТАКТИКА ДОПРОСА
Чем значительнее известное обстоятельство, тем старательнее следует избегать прямого вопроса о нем. Это важнейшее, коренное правило. Возьмем пример. Свидетель показывает, что из окна своей избы видел, как подсудимый выстрелил в потерпевшего. Защитник спрашивает другого свидетеля:
– Известно ли вам, кто стрелял в потерпевшего?
– Нет, неизвестно:
– Как? Разве Иванов (предыдущий свидетель) не говорил вам об этом?
– Говорил.
– Что же именно?
– Говорил, что видел, как подсудимый выстрелил.
– Значит, вы знаете, кто стрелял?
– Нет, не знаю.
– Почему же?
– Потому что Иванов и сам не видал.
– Как не видал, когда он вам сам говорил, что видел?
– Видел. А как он видел?
Свидетелю не полагается допрашивать защитника, но подсудимый не проиграет от этого нарушения порядка. Председатель разъясняет свидетелю, что Иванов смотрел из своего окна. Защитник:
– Значит, Иванов видел?
– Нет, не видал. Как он видал, когда его окна на улицу, а подсудимый в переулке стоял?
Вот когда свидетель ответил на незаданный ему вопрос: мог ли Иванов видеть, кто выстрелил?
Предположим прямой вопрос.
– Скажите, свидетель, мог ли Иванов видеть, что подсудимый стрелял в потерпевшего?
– Нет, не мог.
– Почему?
– Потому что из его избы не видно в переулок, а подсудимый был в переулке.
При равенстве прочих условий второе показание может казаться подозрительным как заранее известное защитнику; первое будет казаться заранее ему неизвестным и вполне правдивым.
Случается, однако, что надо волей-неволей задать вопрос непосредственно о существенном обстоятельстве. В этом случае, как я уже упоминал, следует занять внимание свидетеля одним или несколькими вопросами об обстоятельствах несущественных, прежде чем задать вопрос, нужный для дела. При этом никогда не следует предлагать наводящих вопросов. Если спрашивающий говорит: «Скажите, свидетель, не было ли так?..», это уже плохой вопрос.
В значительном большинстве случаев, как только свидетель дает не тот ответ, которого ждет спрашивающий, последний сердится.
По этому поводу можно сделать два замечания. Во-первых, надо задавать такие вопросы, на которые свидетель мог бы давать только желательные ответы; во-вторых, надо владеть собой и принимать неблагоприятные ответы с самым довольном видом.
Следует по возможности избегать общих вопросов о расстояниях и времени. Они редко достигают цели, потому что людские представления в этом отношении отличаются большой неточностью, а слова редко соответствуют и этим неверным представлениям.
Трое мальчишек ограбили пьяного во дворе большого дома. Присяжный заседатель спросил мальчика, следившего за грабителями:
– Долго ли они шарили у него в карманах?
– Не, недолго.
– Минут пять?
– Да.
Всякий понимает, что для этого нужно меньше минуты, что это делается почти мгновенно. Нелепый ответ был вызван неразумным вопросом. На вопрос, сколько времени длилась погоня за заподозренным, свидетели обыкновенно также определяют время минутами, но в большинстве случаев оказывается, что преследуемый успел пробежать два-три дома по улице или полтора квартала. Я помню вопрос: «В котором часу вы заснули?» и на ответ «Не знаю» – новый вопрос: «А сколько времени вы проспали?»
Столь же неудачны бывают в большинстве случаев и вопросы о расстояниях. На вопрос, далеко ли отбежал подсудимый, один свидетель говорит «шагов двадцать», другой – «саженей пятнадцать», третий – «шагов тридцать».
Ненужные вопросы часто переходят в непристойные. Допрашивается женщина. Ее спрашивают:
– Вы живете в одной квартире с подсудимым?
– Да.
– Постоянно живете?
– Да.
– В одной комнате?
– Да.
Этого достаточно. Но спрашивающий продолжает:
– В сожительстве?
Этот вопрос, не будучи необходимым, переходит в оскорбление.
Разбиралось дело о покушении на уличный грабеж. Вызвана была свидетельница, изобличавшая подсудимого. К решетке подошла девушка в плисовой шубке, с пухлым, слишком красным лицом; она смотрела вниз. После двух-трех вопросов защитник спросил:
– Чем вы занимаетесь?
Свидетельница сделала какое-то движение и после короткого молчания, потупившись, ответила:
– Вы сами знаете.
Надо заметить, что перед допросом свидетельницы подсудимый, сославшись на нее, упомянул, что она «гуляет». Следовательно, защитник знал о ее печальном промысле; по обстоятельствам происшествия оно не имело никакого значения. Я знаю, что вопрос этот объясняется неопытностью защитника и недостатком вдумчивости; но спрашиваю, как мог он, посвятивший себя заступничеству за обиженных судьбой, за угнетаемых людьми, как мог он не почувствовать, что последняя из падших имеет право на жалость, а право оскорблять ее не дано никому. Но разве легче ей было оттого, что защитник не хотел оскорбить ее? В разговоре со мною он сказал, что хотел было спросить девушку, отчего у нее хриплый голос. К счастью, его добрый гений удержал его.
Пока есть сомнение, возможен спор. Поэтому следует остерегаться вопросов о неизвестных обстоятельствах. Лучше оставить их под сомнением, чем разъяснить их в пользу обвинения. На вопрос: «Как могли вы разглядеть злоумышленника в темноте?» всегда возможен и часто встречается ответ: «В этом месте горит фонарь». Если подсудимый обвиняется в непредумышленном лишении жизни, молодой защитник неизменно спрашивает: «Скажите, Иванов вообще человек смирный?» Если прислуга обвиняется в краже, неизбежен вопрос к хозяину: «Вы раньше ничего не замечали за нею?»
Об этом ничего спрашивать, ибо это предполагается, пока не доказано противное. А между тем вопрос может вызвать самый неблагоприятный ответ. Сколько раз мне приходилось слышать:
– Бывали мелкие пропажи, но жена не придавала им значения.
Еще важное соображение: следует всячески избегать поводов к вмешательству председателя в допрос. Некоторые председательствующие совершенно забывают, что, пока защитник не нарушает закона и пределов судебного исследования, он имеет право вести допрос так, как находит нужным, и спрашивать, о чем хочет. Они нередко позволяют себе заменять вопрос защитника своим собственным Это иногда совершенно искажает законные старания защиты. Привожу два-три примера. Защитник спросил сестру подсудимого, вызванную для исследования его умственных способностей, в каком настроении бывал ее брат перед тем, как напивался допьяна, казался ли он грустным, угнетенным?
Председатель, прежде чем свидетель успел ответить, спросил:
– А может быть, веселый был?
Защитник спросил:
– Не произвел ли на вас подсудимый впечатление странного?
Председатель перебил ответ:
– Позвольте, свидетель; защита совершенно ясно спрашивает вас, показался ли он вам человеком душевнобольным, сумасшедшим?
Разбиралось дело о подлоге. Свидетель говорил:
– При общем числе накладных в несколько тысяч чрезвычайно трудно уследить за движением каждой накладной.
Защитник спросил:
– Почему же это так трудно, свидетель?
Председатель перебил и подсказал ответ:
– Около каждой накладной нельзя городового поставить?
– Вот именно, – сказал свидетель.
Во всех этих случаях вмешательство председателя было незаконно, а отчасти и непристойно. Но если бы сами защитники не задавали в первых двух случаях наводящих вопросов, а в последнем просто глупого вопроса, председатель не имел бы повода вмешиваться. Можно, конечно, занести в протокол такое нарушение прав защиты, но это не поможет делу, ибо не может быть признано существенным кассационным поводом и только вызовет усиленное раздражение председателя.
К сожалению, встречается вмешательство и безо всякого повода. Защитник спросил:
