Подумать — возможно ли, чтобы кто-то владел одной монетой дважды? Как бы он догадался? Пришлось бы сделать узнаваемую отметину.
Подумать — когда у меня кошельке есть пенни, не считаю ли я его все время одним и тем же пенни?
Также — подумать о тепле в монете. Привычка мисс Уиттл во время разговора держать сдачу в руке, так что к тому времени, когда она ее отдает, монеты сильно нагреваются. Как бы это могло быть связано с предыдущими идеями о тепле и т.д.?
Когда я снова проснулся, было темно. Клемент принес мне супу, к которому я даже не притронулся. Проснулся опять, когда он разжигал огонь.
В следующий раз, когда я пришел в себя, дом был абсолютно недвижим, и огонь почти угас.
Клемент помог мне переодеться в ночную рубашку и уложил меня в постель. Я заснул, но сон не принес мне отдохновения. Он был изнурителен. Мне снилось...
Я правлю парой, запряженной в небольшой экипаж, беспрерывно мотаясь вокруг густого леса, отчаянно силясь проникнуть в его таинственные кущи. Всю ночь я сражаюсь с поводьями, ведя карету по извивам дорог. Я кричу лошадям «Тпру!» и «Но, пошла!» до сухости в глотке. Я кружу и кружу, час за часом, мечтая сойти на землю, лечь и закрыть глаза. Но лес все так же закрыт для меня, и я опять должен отправляться в объезд, пока, замученный бессонницей, не прихожу в полное исступление.
Когда я в следующий раз открыл глаза, было раннее утро. Я сразу понял — что-то не так. В этом дне не было новизны. Вот в чем была неполадка.
Я доковылял до зеркала над камином. Волосы были всклокочены как всегда, но глаза смотрели безумно. Как будто кто-то снял мою голову, а потом приклеил обратно. Низкопробнейшая подделка. Шею повернули кругом, да так и оставили. Пришлось встать боком, чтобы как следует себя разглядеть. Рот был разинут от боли.
Помню, как вошел Клемент. И как я потерял сознание. Очень медленно. Кажется, прошла целая вечность.
У меня остались смутные воспоминания о том, как Клемент нес меня вниз по черной лестнице к тоннелям. Помню шаги его огромных ног по старым каменным ступеням.
Очнувшись в следующий раз, я обнаружил свою голову на сгибе его локтя. Он поддерживал меня всю дорогу. Мы мчались по тоннелю, и я видел, как мелькают кирпичи в окне кареты.
— Мне больно, — сказал я ему.
Он взглянул на меня и печально кивнул.
— Куда мы едем, Клемент? — спросил я.
— Мы нашли вам шейного лекаря, Ваша Светлость, — ответил он.
2 декабря
Когда я открыл глаза еще раз, мы остановились у незнакомых домов; я полулежал в карете, как сломанная кукла, все еще в объятьях сна. Я увидел, как Клемент проходит по садовой дорожке и стучится в большую островерхую дверь. Увидел, как он разворачивается и идет обратно, в мою сторону. Помню, как открылась дверь кареты и он склонился надо мной, впустив холодный утренний воздух. Затем он снова подхватил меня на руки и бережно понес в сторону маленького домика.
Я прислонил голову к плечу Клемента и уставился в его большое, круглое лицо, а он прошагал со мной по узкой дорожке и нырнул под притолоку. Я оказался в простой белой комнате, обогреваемой скромным угольным очагом. Мне расстегнули рубашку и сняли ее через кружащуюся голову, и я помню, как меня уложили на верстак, накрытый простыней. Лежа голым среди всей этой белизны, я чувствовал себя трупом на столе в морге.
— Доброе утро, Ваша Светлость, — сказал мягкий голос надо мной. — Меня зовут Коннер.
— Доброе утро, Коннер, — прохрипел я ему в ответ. — А чем вы занимаетесь?
— Я костоправ, — сказал он.
— Шейный лекарь?
— Можно сказать и так. А расскажите мне, Ваша Светлость, как поживают с утра ваши косточки?
— О, это старые косточки, Коннер, и в очень плохой форме. Мне всю спину заклинило.
— Что ж, тогда, — сказал Коннер, — я сделаю все, что смогу, чтоб вас расклинить.
— О, хорошо бы, — сказал я.
Мне было так худо, что я едва открывал глаза, но, когда он переворачивал меня на живот, я мельком увидел его. Он был довольно молодой, плотный и краснолицый, с темными кудрями и аккуратно подстриженными усами. Поверх обычной одежды на нем был белый фартук, а рукава рубашки были закатаны выше локтя, открывая впечатляющие предплечья.
Положив щеку на подушку, от которой пахло лавандой, я почувствовал, как его большая теплая рука коснулась моего плеча.
— Немного масла... — прошептал он, — для смазки.
И в ложбинке между лопатками я внезапно почувствовал жидкое тепло. Сперва мой разум был в ужасном смятении, не зная, приятно ли мне или болезненные ощущения только увеличиваются. Тем временем, крохотные предвестники восторга разбегались во все стороны под холодной кожей моей спины, по мере того как теплое масло уверенно пробиралось отлогой долиной моего позвоночника.
— Вы позавтракали, Ваша Светлость? — спросил он, втирая масло мне в плечи аккуратными круговыми движениями пальцев.
— Нет, Коннер, не завтракал, — пропыхтел я из-под его могучих рук. — Клемент привез меня прямо из постели.
— Мне показалось, пахнет беконом, — сказал Коннер.
— Это вчерашний бекон, — ответил я.
— А, — сказал он, описывая все более широкие круги большими пальцами. — Странно, каким устойчивым бывает запах.
Он не прекращал добродушной болтовни, пока его руки внедряли масло в мою плоть. Большая часть нашей беседы была малозначительна и забывалась на месте, но в основе ее чувствовалась доброта, благодаря которой я постепенно расслабился и уже через несколько минут смог признать:
— Мне кажется, в последние день или два я был немного обеспокоен. На что Коннер ответил:
— Неудивительно, Ваша Честь. Тело не любит, когда его крутит узлами.
Теперь кончики его пальцев глубже погружались в меня, создавая симметричные вихри по обеим сторонам позвоночника.
— А откуда в теле берется столько узлов? — поинтересовался я.
— О, есть сотня разных источников, Ваша Светлость. Я бы сказал, самый популярный из них — накопленное напряжение. Или, может, резкий поворот головы. Еще есть плохой сон... слишком много подушек, слишком мало...
И разрази меня гром, если за этой болтовней он не творил со мной чудеса. Его пальцы, казалось, прямо-таки вытягивали из меня боль, как по волшебству. И оглядываясь назад, я вижу, что в отличие от невежды доктора Кокса Коннер и впрямь поощрял меня изливать свои тревоги, разделываясь с ними на месте — расправляясь с ними кончиками пальцев и спокойно льющимся голосом.
— А скажите, Коннер, — спросил я, — вы не боитесь, что некоторые плохие чувства, которые вы достаете из пациентов, могут осесть у вас внутри?
Он наклонился и зашептал мне в ухо:
— А знаете, Ваша Светлость, я воображаю себя чем-то вроде камина... таким образом, все дурные чувства просто вылетают в трубу.
— Камин, — сказал я. — Да. Превосходно.
Затем он перевернул меня на спину, обошел верстак и встал в изголовье, все это время не снимая с меня руки. Должен сказать, что, развернувшись лицом к комнате, я, несомненно, почувствовал себя уязвимым, но надежные пальцы Кон-нера, мягко скользнув под мою шею, тут же меня успокоили. Он поднял мою голову на дюйм или два над столом и баюкал ее в своих руках, и в первый раз я смог открыть глаза и бегло осмотреть место действия. Как младенец, я таращился вокруг. В дальнем углу потолка я обнаружил паутину, что лениво раскачивалась над комнатой, где больше не было ни пылинки. Теперь Коннер держал мою голову ладонью одной руки, пока другая медленно пробиралась вниз, вдоль шеи, а пальцы проверяли состояние каждого позвонка, прежде чем перейти к следующему. Я заметил, что стены операционной были совершенно голыми. Ни одной картины или схемы.
— Расслабьтесь и не держите голову, Ваша Светлость, — сказал он мне. — Я не дам ей упасть.
Затем он начал вращать мою голову под почти незаметными углами — весьма своеобразное ощущение, от которого сначала меня едва не замутило, так что мне понадобилось немало стараний, чтобы не сжать мышцы и не остановить все действо. Я ощущал себя куклой в чьих-то руках, как это ни глупо. Комната механически скользила вокруг меня. Но после того как моя голова расслабленно подвигалась туда-сюда с пару минут, поначалу я почувствовал, что мне становится неизъяснимо уютно, а потом мои веки стали наливаться благословенной тяжестью. Помню, я вяло размышлял, какими сложными должны быть суставы, приспособленные для столь запутанных маневров, и удивлялся количеству мышц, приводимых в действие медленным покачиванием моего черепа в пространстве.
Издалека донесся голос Коннера:
— Мне хотелось бы произвести небольшую манипуляцию, Ваша Светлость.
Лежа в колыбели его рук, я дал полусонное согласие.
Он попросил меня глубоко вдохнуть и медленно выдохнуть. Я под завязку наполнил свои старые легкие и начал выдыхать в ту маленькую белую комнатку, и впервые за несколько недель почувствовал, что нашел тихий уголок для раздумий. Мир приятнейшим образом замедлял свое движение.
