— Мне хотелось бы произвести небольшую манипуляцию, Ваша Светлость.
Лежа в колыбели его рук, я дал полусонное согласие.
Он попросил меня глубоко вдохнуть и медленно выдохнуть. Я под завязку наполнил свои старые легкие и начал выдыхать в ту маленькую белую комнатку, и впервые за несколько недель почувствовал, что нашел тихий уголок для раздумий. Мир приятнейшим образом замедлял свое движение.
И тут Коннер с такой невероятной силой и жестокостью рванул мою голову к востоку, что дьявольский треск раздался меж голых стен комнаты.
Я был в совершеннейшем ужасе, в особенности из боязни, что моя голова напрочь оторвана от шеи. Еще я боялся, что какие-нибудь мелкие, но существенные косточки только что пришли в негодность. Я представил себя лежащим в собственной деревенской больнице, в постели, с множеством разных устройств, пристегнутых к моей голове. Беспокойство мое было очевидным — судя по тому, что Коннер задумчиво произнес:
— Впечатляющий звук, сэр, не правда ли?
Я согласился и довольно робко поинтересовался:
— А будут еще?
— Будут, — ответил он.
Разведав окрестности еще пары моих позвонков (которые к этой минуте, определенно, пришли в движение), он спокойно попросил меня наполнить мои легкие и выпустить воздух, как и раньше. Что ж, я сделал, как просили, и начал выдыхать (на этот раз куда менее уверенно), когда моя голова неожиданно дернулась на запад, издав еще один могучий треск костей.
— Теперь отдохните пару минут, Ваша Светлость, — сказал Коннер. — А когда будете готовы, я хотел бы, чтобы вы перевернулись на живот.
Если быть до конца откровенным, я боялся, что, когда я перевернусь, голова останется на подушке. Звук, произведенный манипуляциями Коннера, напоминал падение целого подноса с посудой и до сих пор раздавался у меня в ушах. Поэтому когда я, наконец, отважился приподняться, то с большим облегчением понял, что моя голова все еще держалась на мне — хоть и не так уверенно, как раньше.
Итак, моя щека вернулась на пропахшую лавандой подушку, и пальцы Коннера потихоньку задвигались вверх-вниз по моей спине в поисках улик. Найдя что-нибудь подозрительное, они останавливались, и в то время как одна рука ползла вдоль ребра налево, другая отправлялась направо. В отдельных случаях, когда пальцы набредали на узел мышечной боли, они растирали его, со всей непреклонностью, с полминуты, затем осторожно ощупывали прилегающую территорию и, убедившись, что все в порядке, возвращались на свою тропу. Я чувствовал, что моя спина — человеческая головоломка, которую Коннер вознамерился разгадать, перебирая один больной сустав за другим.
— Я просто груда запчастей, — признался я.
— О, скоро вы снова будете собраны, — ответил он.
— Как вообще спина может превратиться в такой ералаш? — спросил я.
— Когда одна кость сбивается с пути, — сообщил мне Коннер, — другие склонны последоваза ней. Тело пытается восстановить равновесие, но иногда приносит больше вреда, чем пользы.
— И тогда человек становится похож на... китайскую головоломку, — предположил я.
— Вот именно, Ваша Светлость, — ответил он.
Потом он перевернул меня на бок, спиной к нему, засунул одну мою руку под меня и поднял мою левую ногу к моей груди — все это с такой легкостью, что мне захотелось его поздравить. Он просто тихонько стукнул меня под коленкой, и нога послушно согнулась в нужную сторону. Похоже, он был близко знаком с каждой пружиной и шарниром во мне и управлял моим телом не хуже меня самого. Меня не тягали так ловко с тех самых пор, как еще в детстве я играл со своим отцом.
Одной рукой он мягко подтянул мое бедро к себе; другая прижимала к столешнице мое плечо. Секунду он удерживал меня, потом наклонился и спросил:
— Вы готовы, Ваша Светлость?
Должно быть, я прошептал что-то вроде неуверенного согласия; по правде говоря, я не имел ни малейшего понятия, какой ужасный договор только что заключил.
Мое плечо прижалось к столу. Таз развернулся в другую сторону. Позвоночнику, раздираемому противоположными силами, ничего не оставалось, как уступить. Каждый позвонок в моей спине издал хлопок — один за другим — подобно треску свежей колоды карт. Кто бы мог подумать, что из человеческого тела можно извлекать такие диковинные звуки? Я был благодарен, что на мне были мешковатые брюки, потому что более тесная пара могла бы не выйти целой из этой передряги. Эта мысль пришла мне в голову, когда Коннер перевернул меня на другой бок и моя голова погрузилась в его фартук (который легонько отдавал карболкой), после чего вся шумная операция повторилась; спина моя изогнулась в другую сторону, но с тем же пугающим звуком.
Затем я был оставлен лежать на спине, приходя в себя и думая, что, когда придет время попрощаться с Коннером, я, вероятно, стану гораздо выше ростом. Я глубоко вдохнул, чтобы убедиться, что вдох не будет отныне всегда сопровождаться треском хребта. Мой костоправ переместился к тазу с водой и теперь намыливал руки.
— Скажите мне, Коннер, — окликнул я его. — Вы верите в ауры?
Секундное молчание. Затем:
— Ну, мне придется узнать, что это за штука, прежде чем сказать, верю ли я в нее.
— Это свет или тепло, которое исходит от человека.
— Ну, насчет света не знаю, Ваша Светлость, а тепло точно есть. В этом я уверен. Я обдумал это.
— А в духов вы верите, Коннер? — продолжил я.
— Почему вы спрашиваете? — ответил он.
И тогда я рассказал ему про свое душевное состояние, и про луну в лесу, и про мальчика, который ходил за мной.
— Вы видите мальчика? — было его единственным вопросом.
— Полагаю, что вижу, да.
— Значит, разумеется, вы верите в него, Ваша Светлость?
— Да, видимо, так... но я не могу сказать, принадлежит ли он реальному миру или только моему воображению.
— При всем моем уважении, Ваша Светлость, какая разница, в каком мире он живет, если он достаточно реален, чтобы быть видимым?
— Звучит логично, — сказал я. Коннер снял мои ноги с верстака и помог мне встать. Попросил меня опустить руки по швам и
расслабить их. Он встал позади меня и, когда я поймал равновесие, медленно пробежался пальцами вверх и вниз по моему хребту.
— Ну вот, так гораздо больше порядка, Ваша Светлость. В самом деле, совсем никакого ералаша.
Затем он обошел кругом, положил руки на оба моих плеча и оценил меня в целом.
— Плечи примерно на одной высоте, — сказал он.
И в первый раз я посмотрел ему прямо в лицо. Он был таким же добрым и красивым, каким я его представлял, но, хотя голос его был полон решимости, мне показалось, я уловил в нем какую-то отстраненность, почти неуверенность. Когда он говорил, глаза его блуждали, словно не могли сосредоточиться и предпочитали высматривать наверху паутину. Возможно, он немного застенчив, подумал я, и с трудом смотрит в глаза другим — так иногда бывает. Прошла еще пара секунд, прежде чем я понял, что на самом деле Коннер слеп.
— Ну как теперь? — спросил он меня.
— Так гораздо лучше, Коннер. Спасибо, — ответил я.
Он кивнул и улыбнулся, так что его усы прибавили по дюйму с каждого конца.
— Если вас это интересует, — сообщил он, — я слеп с того дня, когда родился. Я был ошеломлен.
— Господи, откуда вы узнали, о чем я думаю? — спросил я.
— Ну, откровенно говоря, я полагаю, это была ваша первая возможность как следует меня разглядеть. Вы немного помедлили с ответом на мой вопрос. А когда ответили, я почувствовал легкую нерешительность.
— Вы совершенно правы, Коннер, — ответил я, пристыженный. — Пожалуйста, примите мои извинения.
— Не за что, Ваша Светлость. — Он помотал головой. — Не нужно. Совершенно не за что.
Я изучал его несколько мгновений, как будто он только что появился передо мной в клубах дыма — таким странным и загадочным он был, — прежде чем понял, что глазею на него, будто он какой-то цирковой уродец. Я позволил затянуться молчанию, а потому заговорил, чтобы оборвать его:
— Простите, что говорю это, Коннер, но вы, должно быть, замечаете всякого рода звуки и шумы, которые проходят мимо большинства людей.
— Очень может быть, Ваша Светлость, — ответил он. Затем добавил: — Но их может услышать каждый.
— Точно, — сказал я. — Точно.
Я оглядел комнату, будто она только что появилась. Дверь, и полки, и спартанские стены — все возникло передо мной заново. Я представил, что содержимое скрыто во тьме и находить его надо, считая шаги. Банки с маслом, кувшин с водой, угольные щипцы — все преобразовалось в вещи слепого. Неожиданно стало более весомым. Более осязаемым.
Коннер помог мне натянуть рубашку обратно через голову, и я смотрел, как он снимает с крюка мой сюртук. Он вернулся и распахнул его для меня, затем грациозно провел меня через дом к двери.
— Вы должны извинить мое внезапное молчание, Коннер. Мне раньше не встречались такие люди, как вы.
