Я мог бы начать доставать тебя намного раньше… Мог заставить ходить по врачам, скандалить, чтобы ты плюнула наконец на эту чертову лопату, тем более что ты и поднять-то ее толком не могла… Я мог попросить Ивонну приглядывать за тобой, шпионить и сообщать мне результаты твоих анализов… Мог, но говорил себе, что лучше оставить тебя в покое, и тогда в тот день, когда все окончательно разладится, ни у тебя, ни у меня не будет сожалений… По крайней мере, ты пожила в свое удовольствие. Была счастлива. И спокойна. До самого конца.
— Теперь этот день настал. Мы имеем что имеем, и ты должна подчиниться, старушка. Вместо того чтобы изводить меня и строить козью морду, лучше бы поблагодарила судьбу за везение — ты прожила больше восьмидесяти лет в таком красивом доме…
Она плакала.
— …и кроме того, ты ко мне несправедлива. Разве я виноват в том, что живу далеко и совершенно одинок? Моя ли вина, что ты осталась вдовой? Разве из-за меня ты не родила других детей, кроме моей потаскухи матери, детей, которые могли бы сегодня заботиться о тебе? И разве это моя вина, что у меня нет ни сестер, ни братьев, которые навещали бы тебя по очереди со мной?
Нет, это не моя вина. Мой единственный грех в том, что я выбрал такую никудышную профессию. Я должен вкалывать, как полный придурок, и ничего не могу с этим поделать, а хуже всего то, что, даже захоти я что-то изменить, все равно ничего другого делать не умею… Да ты хоть понимаешь, что я работаю всю неделю, кроме понедельника, а по понедельникам приезжаю сюда? И не изображай удивление… Я говорил тебе, что по воскресеньям у меня халтура — надо выплачивать за мотоцикл, так что в постели я по утрам не валяюсь… Начинаю каждый день в половине девятого, а вечером работаю до полуночи. Чтобы все это выдержать, приходится спать днем.
Суди сама, что такое моя жизнь: ничто, пустота. Я ничего не делаю. Ничего не вижу. Ничего не знаю и — самое ужасное — ничего не понимаю… Во всем этом бардаке было всего одно светлое пятно, одно-единственное: нора, которую я снял у этого странного типа — я тебе часто о нем рассказываю. Знаешь, он ведь настоящий аристократ… Так вот, даже тут все пошло прахом… Он привел девушку, она живет с нами и бесит меня так, что никакими приличными словами не выразишь… Она даже не его подружка! Я вообще не уверен, что этот парень сумеет однажды «произвести залп», ой, прости, «сделать решающий шаг»… Нет, это просто какая-то убогая, которую он взял к себе под крылышко, и теперь обстановочка в доме та еще, и мне придется искать другую берлогу… Ладно, плевать, я столько раз переезжал… Как-нибудь выкручусь… А вот с тобой у меня ничего не получается, понимаешь? Я в кои веки работаю с приличным шефом. Я тебе все время рассказываю, как он орет и все такое прочее, но он нормальный мужик. У нас с ним нормальные отношения, он вообще добрый… Рядом с ним я действительно расту как профессионал, понимаешь? И не могу подвести его, по крайней мере не могу уйти раньше конца июля. Я ведь рассказал ему про тебя… Объяснил, что собираюсь вернуться в Тур, чтобы быть поближе к тебе. Уверен, он мне поможет, но я сейчас на таком положении, что не хочу соглашаться абы на что. Я могу быть шефом в кафе или первым помощником в приличном ресторане. Но подавальщиком не пойду, ни за какие коврижки… Хватит, нахлебался… А ты должна потерпеть… И не смотри на меня такими глазами, иначе — скажу тебе честно — я перестану приезжать.
Повторяю: у меня всего один свободный день в неделю, и если я каждый раз буду тут у тебя впадать в депрессуху, то просто сдохну… Скоро праздники, и работы у меня будет выше крыши, и ты, черт возьми, должна мне помочь…
И последнее… Одна милая тетка из персонала сказала мне, что ты не хочешь общаться с остальными — кстати, я тебя хорошо понимаю, весельчаками твоих компаньонов не назовешь! — но ты могла бы сделать вид… Вдруг тут есть еще одна Полетта — тоже сидит в своей комнате, прячется, боится и умирает от одиночества… Может, она тоже рассказала бы тебе о своем саде и замечательном внуке, но как же вам найти друг друга, если ты сидишь тут и капризничаешь, как маленькая?
Она ошеломленно смотрела на него.
— Вот и хорошо. Я выложил все, что хотел, и теперь не могу встать, так болит жо… задница. Ну и? Что ты там мастеришь?
— Это ты, Франк? Это правда ты? Я никогда в жизни не слышала от тебя такой длинной речи… Надеюсь, ты не заболел?
— Ничего я не заболел, просто устал. Осточертело все, понимаешь?
Она долго смотрела на него, потом тряхнула головой, словно наконец очнулась, и показала ему свое шитье.
— Это для малышки Надежды, она работает в утреннюю смену. Милая девушка… Я чиню ее свитер… Кстати, вдень-ка мне нитку в иголку, я не могу найти свои очки.
— Садись на кровать, а я займу кресло, идет?
Он заснул, не успев приземлиться.
Сном праведника.
Разбудил его грохот подноса.
— Что это такое?
— Ужин.
— Почему ты не спускаешься в столовую?
— Вечером еду всегда разносят по комнатам…
— А сколько сейчас времени?
— Половина шестого.
— Что за бред? Они заставляют вас есть так рано?
— По воскресеньям всегда так, чтобы персонал мог пораньше освободиться…
— Ну и ну… Что это за еда? Она же воняет…
— Не знаю, что это, и предпочитаю не думать…
— Это рыба?
— Скорее картофельная запеканка…
— Брось, пахнет рыбой, точно… А это что за коричневая дрисня?
— Компот…
— Не может быть!
— Очень даже может…
— Уверена?
— Да я уж и сама засомневалась…
Они почти закончили свое расследование, и тут вернулась сестра.
— Ну, как дела? Вкусно? Вы закончили?
— Подождите-ка, — возмутился Франк, — и двух минут не прошло, как вы принесли ужин! Дайте ей спокойно поесть!
Сестра, ни слова не говоря, захлопнула дверь.
— И так каждый день… Но хуже всего — в воскресенье… Они торопятся уйти… Трудно на них за это сердиться, правда ведь?
Старая дама поникла головой.
— Бедная моя бабуля… Ну что за дерьмо все это… Что за дерьмо…
Она сложила салфетку.
— Франк…
— Угу…
— Прости меня…
— Это ты меня прости. Все у меня идет наперекосяк. Но ничего, я начинаю привыкать…
— Могу я теперь забрать тарелки?
— Да-да, пожалуйста…
— Поблагодарите шефа, мадемуазель, — добавил Франк, — скажите, что ужин был просто замечательным…
— Ну ладно, я, пожалуй, пойду.
— Не подождешь, пока я надену ночнушку?
— Давай.
— Помоги встать…
Он услышал, как полилась вода в ванной, и стыдливо отвернулся, пока Полетта укладывалась в постель.
— Погаси свет, малыш…
Она зажгла ночник.
— Иди сюда, посиди со мной две минутки…
— Ладно, но не больше. Мне ведь еще ехать…
— Две минуты.
Она положила руку ему на колено и задала вопрос, который он меньше всего ожидал услышать:
— Скажи-ка, девушка, о которой ты мне рассказывал… Та, что живет с вами… Какая она?
— Глупая, самодовольная, тощая и такая же испорченная, как все бабы…
— Ну и ну…
— Она…
— Она что?
— Она вроде как из умников… Да не вроде — точно интеллигентка. Они с Филибером вечно роются в книжках, часами могут трепаться о всякой ерунде. Но знаешь, что самое странное? Она уборщица…
— Да что ты?
— Ночная…
— Ночная?
— Говорю тебе — она странная… Если бы ты увидела, до чего она худая, тебе бы плохо стало…
— Она что, не ест?
— Понятия не имею. Да мне плевать.
— Как ее зовут?
— Камилла.
— Какая она?
— Я же тебе рассказал.
— Опиши мне ее лицо.
— Эй, ты почему об этом спрашиваешь?
— Чтобы ты подольше не уходил… Да нет, конечно, мне просто интересно.
— Ладно, слушай: у нее короткие каштановые волосы — совсем короткие, почти ежик… Глаза, кажется, голубые, ну, во всяком случае, точно светлые. Она… ей, да плевать я хотел!
— А нос у нее какой?
— Нормальный.
— …
— По-моему, у нее веснушки… Она… почему ты улыбаешься?
— Нипочему, я тебя слушаю…
— Ну уж нет, я пошел, ты меня нервируешь…
7
— Ненавижу декабрь. Праздники плохо на меня действуют…
— Я знаю, мама. Сегодня ты повторяешь это уже в четвертый раз…
— Неужели ты любишь праздники?
— А что? Ты ходила в кино?
— Что я там забыла?
— Едешь в Лион на Рождество?
— Придется… Знаешь ведь, какой характер у твоего дяди… Ему нет до меня дела, но, если я проигнорирую его индейку, будет целая история… Составишь мне компанию в этом году?
— Нет.
— Почему?
— Я работаю.
— Выметаешь елочные иголки? — с сарказмом в голосе поинтересовалась мать.
— Именно так.
— Издеваешься?
