О покаянии
Вопрос: Если человек впадает в тяжкий грех, то у него и покаяние горячее, мы видим это на примере блудного сына в Евангелии. Но если у человека нет явных и тяжких грехов, как ему умножить своё покаяние?
Ответ: Думаю, что молитвой и внимательной духовной жизнью. Отец Софроний также напоминает о важности послушания и терпения.
В годы юности отец Софроний оставил веру во Христа ради веры в некий безличностный абсолют[120], и его пламенное покаяние касалось, главным образом, этой ошибки. В разговоре со мной он как‑то сказал, что, может быть, не всем надо приносить такого рода покаяние, какое было у него, ведь не все отходили от Христа, как он. Но почему‑то его слова не убедили меня, и надеюсь не потому, что я погрешил недоверием ему. Мне не хочется погрешить пред отцом Софронием даже в малом.
Но вот к какому выводу я пришёл. В сущности, совсем и неважно совершал ли он подобный грех или нет, а важно то, что у отца Софрония было видение, которого нет у меня. В данном случае я не имею в виду видение им Нетварного Света, я имею в виду его понимание и переживание греха. И думаю, что он каялся бы точно так же, если бы согрешил менее или не согрешил вообще. Однажды я спросил его, в чем разница между грехом смертным и грехом простительным, и он сказал: «В моем понимании существует только один род греха. Всякий грех — смертный». Разделение грехов на категории полезно в аскетике, но, по сути, любой грех является смертным. Если бы мы знали, что есть грех, и осознавали, что самый малый грех — смертелен, так как разлучает нас с Богом, то мы бы, думаю, каялись также, как отец Софроний.
Весь вопрос в том, как нам стяжать подобное переживание греха. Думаю, что даровать нам его может только Бог, если, конечно, мы стараемся быть внимательными, если просим даровать нам зрение грехов и если не превратили Божественную Литургию и молитву в привычку. Как сохранить должное отношение к Литургии? Надо стараться чувствовать и переживать каждое слово с трепетом. И таких слов, приводящих во время богослужения душу в трепет, не мало. Поющий на клиросе или служащий в алтаре — помни о дарованной тебе чести, помни, что каждое слово — великая ценность, сокровище, и потому будь внимателен. Мне тоже давалось почувствовать то, о чем я вам сейчас говорю, хоть я и не могу постоянно жить в таком состоянии.
Литургия и Святое Причастие наряду со всем прочим возводят нас к новому видению и пониманию. Но знайте и будьте готовы к тому, что новое и более глубокое понимание означает умножение зрения своих грехов, которое в свою очередь приводит к углублению покаяния. Смотрите, не отчаивайтесь, когда вы начинаете видеть и болезненно переживать свою греховность. Примите это, и скажите: «Да, Господи, это — я, я такой и есть». И идите со всем этим на исповедь к духовному отцу. Поведайте ему всю истину о себе, и вы будете во Христе, ибо Христос есть Истина. Истина о вас та, что вы — грешник. Истина о Христе — Он Свят. Вы принимаете горькую истину о себе, но поскольку это есть все же истина, вы становитесь ближе ко Христу. И тогда после исповеди человек чувствует себя окрылённым, а после святого Причастия — воистину исцелённым от греха.
Итак, сначала мы начинаем видеть грех. Постепенно возрастая, это видение приводит к созерцанию и познанию Бога как Он есть[121]. Объясняя сие явление, отец Софроний приводит следующую аналогию[122]. Во глубине ночи человек сидит спиной к выходу из пещеры и смотрит во мрак. С наступлением утра свет озаряет его, но человек видит лишь свою тёмную тень. Покаяние постепенно обращает человека в сторону Света, к выходу из темницы, и Свет, который прежде открыл тебе очи узреть грех, теперь созерцается как подлинно Свет Божественный. Видеть Бога как Он есть, имеет своим началом познание тьмы, в которой ты живёшь.
И я думаю, имей мы видение и понимание поглубже, мы по — другому бы переживали грех, сознавая всю его тяжесть и серьёзность. Отсюда и покаяние было бы совсем другим, и уже не важно совершал ли ты тяжкие проступки или нет. Как‑то я хотел исповедоваться отцу Софронию, и не знал, что сказать. «Отче, — говорю, — я верю, что я — самый грешный из всех, но…» «А — а, понятно, — улыбнулся он, — как такое может быть, если за тобой не гоняется полиция?» Да, тяжко согрешившему легче начать покаяние. Однако, суть в том, что за плечами каждого из нас лежит грех и падение всечеловеческие. Осознание и переживание сего есть то самое углубление видения, и грех тогда понимается уже не как что‑то, что ты сделал или не сделал, а как болезненное состояние человечества, которому причастен и ты. «Как мы можем жить без греха, — говорил отец Софроний, — если мы часть этого греховного всечеловеческого тела…» К сожалению, когда я был с ним, у меня не было достаточно мудрости, чтобы спросить его, как он видит и понимает грех. Сейчас бы я спросил его именно об этом. Хотя, полагаю, что ответы на подобные вопросы и стяжание духовного разума не приходят от человека, но от Духа Святого. Молясь и переживая каждое слово молитвы с благоговением, мы возрастаем в познании своей причастности телу всеродного падшего Адама и того, как преодолеть эту греховность причастностью Телу Христа.
Об исповеди
Много лет назад, будучи иеродиаконом, я побывал на Святой Горе Афон. По принятому там обычаю, прежде причастия или служения литургии я должен был сначала исповедаться духовнику, однако исповедь та была довольно формальной. Священник надел епитрахиль и дал мне прочесть последование исповеди с перечнем грехов. Я знал о существовании такой практики из рассказов отца Софрония об Афоне, и потому не смутился ничем из того, что мне следовало прочесть и исповедать. Я с готовностью исповедал такие грехи как засыпание на молитве, или то, что во время богослужения опирался о стену и т. д. Но что‑то в этом было неправильно… Конечно, все это так, все верно, просто сейчас мне понятно, что это — лишь начало.
Отец Софроний не придерживался подобной практики, и к нему было трудно подойти с такого рода исповедью. Только — только познакомившись с ним, я, конечно, не понимал, почему он поступает иначе. Мне казалось, что должно исповедоваться перед каждой литургией, как то было принято и на румынском приходе в Париже. Но где‑то после третьего раза он сказал: «Вам не нужно каждый раз подходить ко мне с этим, вы уже все исповедали, и только если чувствуете что‑то особенное, то исповедуйтесь. Если же ничего особенного нет, достаточно разрешительной молитвы, которую мы здесь читаем перед каждой литургией[123]. Да и притом ваша душа для меня — открытая книга». Слышать такие слова было утешительно, хотя я в тот момент, конечно, не осознавал, до какой степени все сказанное было истиной, и что он действительно «читал» наши души как раскрытые книги.
Что же такое исповедь? Как её понимать? Начну издалека. Некогда у нас в монастыре трудился один рабочий, электрик, который был философ в подлинном смысле этого слова. Размышляя, он заметил, что в некоторых европейских языках есть вспомогательные глаголы, чрезвычайно важные по своему значению. Их всего три, а именно «быть», «делать» и «иметь». «Многие люди, — говорил он, — всегда стремятся что‑то „делать“, чтобы что‑то „иметь“, забывая, что самое главное для человека — „быть“». Я хочу воспользоваться его образом выражения, чтобы пояснить свою мысль.
Духовная жизнь есть становление, или, иначе, путь от биологического состояния к состоянию нетленному, вечному. Путь этот совершается нашим старанием жить по заповедям Божиим. Заповеди — это не нравственные предписания, они превосходят мораль. Заповеди — это онтологические установления, которые приводят нас из «небытия» в «бытие». Заповеди Божии открывают нам, Кто есть Бог, и каков есть Бог. Заповеди Христа — это исповедь Бога. Бог не может исповедать грех, потому что в Нем нет греха, Он исповедует лишь Свою преславную жизнь, ибо Бог есть Жизнь. И я думаю, что исповедуясь и открывая Себя человеку, Бог изумляет его красотой сей Жизни. Если ты имеешь духовные очи и видишь красоту подлинного человека, которого Бог замыслил изначала и которого мы видим во Христе, то ты уже никогда не сможешь забыть Его, но всегда будешь стремиться к Нему, чтобы обрести Его. Стараясь стяжать смирение, послушание, терпение и прочие добродетели, мы, по сути, шествуем путём, венец которого Любовь. Спасение — это не вопрос, как мы ведём себя или как относимся к людям, это не вопрос морали, но онтологии, вопрос нашего становления, преображения. Онтологически мы ещё не стяжали Жизнь, мы все ещё пребываем в страстном состоянии. Мы существуем, но ещё не стали быть тем, к чему призваны, то есть мы не можем сказать о себе: аз есмь, так как для этого надо и стяжать добродетели и быть добродетельным. Чтобы быть добродетельным, надо иметь добродетели, а чтобы их иметь, надо что‑то делать для этого. Однако, если ты только имеешь их, то это значит, что можешь и потерять, и уже не иметь, а потому то, что ты имеешь должно стать тем, кто ты есть, иметь должно стать быть.
