Лишь неофиты от Православия, сменившие райкомы и обкомы на храмы, с комиссарской однозначностью сейчас изгоняют из своих рядов и Юрия Кузнецова, и Александра Проханова, и Владимира Личутина. С кем останетесь в русской культуре? Валерий Хатюшин при всём старании не заменит вам Юрия Кузнецова.
Поэтому и решил я напрямую поговорить с поэтом. Иной читатель ведь может и испугаться серьёзности заданной темы, запутаться в незнакомых ему именах, фактах мировой истории, фольклорных сюжетах. Я стал на время таким простодушным читателем и попробовал задать, несомненно, одному из лучших поэтов XX века, свои наивные вопросы.
Владимир БОНДАРЕНКО . Как возникли замыслы твоих поэм "Путь Христа" и "Сошествие в Ад"?
Юрий КУЗНЕЦОВ . Одна поэма вышла из другой. Они взаимосвязаны. Но сначала я задумал написать большое стихотворение о детстве Христа. Мне давно запали в душу Его слова: "Будьте как дети". Кроме эпизода в храме, в Евангелии о детстве нет ничего. Я копнул апокрифы. До чего же они наивны! Хотя два-три сюжета я потом использовал. И уже замахнулся на поэму. Я полагался на интуицию, воображение и память о детстве. Поэма о детстве получила такой разгон, что я уже не мог остановиться. Надо было писать и юность, и зрелость Христа. Детство — только первая часть большой поэмы. Но перед тем, как писать вторую часть, я крепко призадумался. О юности Христа вообще ничего неизвестно. Я ринулся в неизвестное, опять полагаясь на интуицию, воображение, а также на знание человека.
В.Б . Знание человека? А что это, по-твоему, такое?
Ю.К . Поэт должен знать, что, собственно, он пишет. Я знал и по себе, и по книгам, что обычно случается в юности. В этом возрасте человек учится, совершает непредвиденные поступки, влюбляется, думает о смерти, хочет много, а получает мало, отчего часто бывает печален. Еще мне пришлось проецировать слова и действия зрелого Христа на его слова и действия в юности. Вводить в жизнь Христа любовную линию — безумие для богослова, но не для поэта. Поэт всегда прав — эту истину я знал давно. Я ввел любовную линию, чем оживил поэму. Написав вторую часть, я приступил к третьей. Тут сопротивление материала было огромным. Мое воображение сковывал канон, пришлось его поэтизировать. В Евангелиях поэзии мало. Наиболее поэтично Евангелие от Иоанна. В Священной Истории меня привлекло одно удивительное место — промежуток в три дня от смерти Христа до Его Воскресения. Согласно Священному Преданию, Христос в этот промежуток сошел в ад и вывел оттуда праведников и святых в рай. Вот находка для поэта! И единственная возможность сойти на тот свет вместе с Христом. Как к этому отнесется Христос в поэтической реальности поэмы, я пока не думал. Я верил: всё станет на свои места, когда начну писать. Я стал набрасывать картины ада и даже рая. Картины разрастались и грозили поэме дать сильный перекос. Я вовремя спохватился. Нет, Ад — тема отдельной поэмы. И дописал "Путь Христа" без ада и рая.
В.Б . Был ли ты внутренне свободен, когда писал "Сошествие в Ад"?
Ю.К . Я был абсолютно свободен. И бросил на поэму все свои силы.
В.Б . В чем творческая задача поэмы?
Ю.К . Все-таки двух поэм. Я хотел показать живого Христа, а не абстракцию, в которую Его превратили религиозные догматики. В живого Христа верили наши предки, даже в начале 20 века верили. Потом Он превратился в абстракцию. Сейчас верят не в Христа, а в абстракцию, как верили большевики в коммунистическую утопию. А задача всего моего творчества — вернуть русской поэзии первичность, которую она утратила в 20 веке.
В.Б . Как ты определял степень ответственности той или иной исторической личности? Не боишься ли роковых ошибок, погружая еще живого человека в ад? Если со временем признаешь ту или иную ошибку, не придется ли тебе переписывать поэму?
Ю.К . Я был предельно осторожен и старался быть объективным в отборе того или иного "кандидата" в ад. Для меня важно было знать, как они относились к Сыну Божьему, насколько они соблюдали 12 заповедей. Тебе жаль Солженицына. Но он один из тех, кто "целил в коммунизм, а попал в Россию". Он разрушитель. Ошибок я не боюсь и переписывать поэму не буду. Пускай живет сама по себе.
В.Б . У тебя в аду и белые, и красные, и Ленин, и Сталин, и даже Павлик Морозов. Это как?
Ю.К . За белых и красных уже ответил "Тихий Дон" Шолохова. Ленин и Сталин — политики, а политикам одна дорога — в ад. Павлик Морозов, как ни крути, все-таки предатель. Он донес властям на родного отца. Есть три вида предательства: первый и самый страшный — когда человек предает Бога, второй, тоже страшный,— когда человек предает Родину, и третий, страшноватый,— когда предает человека (в любви, в дружбе, по родству). Предателей на Руси никогда не жаловали.
В.Б . Считаешь ли ты, что тебе дана воля свыше на эту поэму?
Ю.К . Выходит, дана. Ведь она уже написана. Но тут надо учесть, кому что дано. Одному дано много, другому мало, а третьему совсем ничего. Много мне дано или мало? Это можно увидеть по сравнению с другими. Много ли дано Тютчеву, Гоголю и Данте?
В.Б . Много, но по-разному.
Ю.К . Я тоже так считаю. И попали они у меня в ад за прегрешения перед Богом. Тютчев — за пантеизм и прелюбодеяние, Гоголь — за чертовщину, а Данте — за великую гордыню. Но измерим уровень Тютчева по одному из лучших его стихотворений "Накануне годовщины 4 августа 1864 г." Это молитва. Вот последние слова:
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Тютчев смотрит с земли на небо, но не видит души Денисьевой. А моя поэма видит и его женщину, и тень от дыма при луне. Так чей уровень выше? Духовный объем тютчевского стихотворения тонет только в одном куске "Сошествия в Ад". Возьмем Гоголя. Его Тарас Бульба — могучий герой, но погиб он из-за пустяка — потерял люльку. Это похоже на Гоголя. Так он из-за пустяка рассорил Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем. Я решил поправить Гоголя. Тарас Бульба не нашел свою люльку потому, что она провалилась в ад, и нечистая адская сила задержала его на месте, а тут и ляхи подоспели. Вот какую глубину дала моя поэма гоголевскому "пустяку". Согласен?
В.Б . Глубина прямо адская, черт бы тебя побрал.
Ю.К . Перейдем к Данте. Он пошел по линии меньшего сопротивления, чем я. Его сопровождает Вергилий, а я следую за Христом. Загнав в ад своих политических врагов, он поставил свою поэму ("Inferno") в рискованную близость к политическому памфлету. У него в аду из 79 конкретных исторических лиц 32 флорентийца. Среди "живых" персонажей моей поэмы нет ни одного моего личного врага. Но не это главное. В ней есть вторая, эсхатологическая глубина, чего в дантовском инферно нет и в помине. Ты поверхностно читал мою поэму и не заметил кита (или Левиафана). Не заметил и того, что в поэме как бы два ада. Один с прописной буквы, а другой с маленькой. Заглянем в текст. Еще на земле Христос говорит прощеному разбойнику:
Рай недалек. Но дорога пройдет через Ад.
Далее:
Мы приближались к пучине под именем Ада,
К бездне, окутанной тучами страха и смрада…
В конце поэмы что-то смутило Христа. Он услышал треск.
— Кит погружается! — молвил Христос.
— Свят, свят, свят! —
Молвили ангелы, — ад погружается в Ад.
Христос со спутниками сошел по молнии —
Прямо на тло… Это было подобье земли.
Это был остров, отмеченный мертвенным духом.
Это был Левиафан. Он лежал кверху брюхом…
Остров в бездне Ада и есть ад. Далее идет самое существенное:
Есть одна сказка на севере… В морось и снег
Утлое судно разбилось о каменный брег.
Спасся один человек и взобрался на остров —
Съеденный ржавчиной трав ископаемый остов.
Вот он бредет, наступая на снулый плавник.
Пар изо рта возникает пред ним, как двойник.
Дикий кустарник и щели. Мертво и убого.
Там он разводит костер, чтоб согреться немного.
Словно заря занимается — пламя горит.
Дрожь пробегает по острову… Это был кит.
Сильный ожог вызвал в нем подземельные схватки.
Остов трещит. Распрямляются горные складки.
Кит загибает фонтан и падучей водой
Гасит костер. В голом воздухе пахнет бедой.
Мощным ударом хвоста знаменуя свободу,
Он поднимает волну и уходит под воду.
Всё, что на нем наросло, оседает на дно…
Левиафан или остров — не всё ли равно?
